Умер человек который: толкование снов от Ванги и доктора НЛО

Семь оттенков смерти: что чувствует человек, когда умирает

• Рэйчел Ньювер
• BBC Future

6 липня 2015

Свет в конце тоннеля — популярное представление о том, как мы чувствуем переход в иной мир. Но как рассказывает корреспондент BBC Future Рэйчел Ньювер, опыт людей, переживших клиническую смерть, значительно разнообразнее.

В 2011 году 57-летнего социального работника из Англии — назовем его г-н А. — доставили в центральную больницу Саутгемптона, после того как он потерял сознание на работе. Пока врачи пытались ввести пациенту катетер, его сердце остановилось. Без доступа кислорода мозг мгновенно прекратил функционировать. Г-н А. умер.

Несмотря на это, он помнит, что происходило дальше. Медики взяли автоматизированный внешний дефибриллятор (AED), аппарат, который активирует сердечную деятельность с помощью электрического шока. Г-н А. услышал, как механический голос два раза повторил: «Разряд». Между этими двумя командами он открыл глаза и увидел странную женщину в углу под потолком, которая манила его рукой.

Автор фото, Thinkstock

Свет в конце тоннеля — это лишь один из многих сценариев ощущения смерти

«Казалось, она знает меня, я чувствовал доверие к ней, я думал, что она здесь по определенной причине, но я не знал, по какой именно, — вспоминал г-н А. позже. — В следующую секунду я уже был наверху, глядя сверху на самого себя, медсестру и какого-то лысого мужчину».

Исследователи считают, что собрать объективные научные данные о потенциально последних моментах жизни — вполне возможно. В течение четырех лет они проанализировали более 2000 пациентов, переживших остановку сердца, то есть официальную клиническую смерть.

Автор фото, Thinkstock

Казалось, меня тянули глубоко под водой

Из этой группы пациентов врачи смогли вернуть к жизни 16%. Доктор Парниа и его коллеги взяли интервью у трети этих пациентов — 101 человека. «Наша цель — понять в первую очередь то, что чувствуют люди во время смерти, — говорит доктор Парниа. — А потом доказать, что то, что, по словам пациентов, они видят и слышат в момент смерти, действительно осознанием реальности».

Семь оттенков смерти

Г-н А. не единственный пациент, который имел воспоминания о своей смерти. Почти 50% участников исследования могли что-то вспомнить. Но в отличие от г-на А. и еще одной женщины, чей рассказ о пребывании вне собственного тела нельзя доказать объективно, опыт других пациентов, похоже, не был привязан к реальным событиям, которые имели место во время их смерти.

Их рассказы напоминали скорее сновидения или галлюцинации, которые доктор Парниа и его коллеги разделили на семь основных сценариев. «Большинство из них не соответствовала тому, что раньше называли «предсмертным» опытом, — говорит Парниа. — Похоже, психологические переживания смерти гораздо шире, чем мы представляли себе в прошлом».

Эти семь сценариев включают:

• Страх
• Образы животных или растений
• Яркий свет
• Насилие и преследование
• Дежавю или ощущение «уже виденного»
• Лица членов семьи
• Воспоминания о событиях после остановки сердца

Психические переживания пациентов колеблются от жутких до благостных. Одни пациенты сообщают о чувстве непреодолимого ужаса или преследования. Например, таком. «Я должен был пройти церемонию сожжения, — вспоминает один участник исследования. — Со мной были четыре человека, и если кто-то из них врал, он должен был умереть… Я видел людей в гробах, которых хоронили в вертикальном положении».

Другой человек вспоминает, что «его тянули глубоко под водой», а еще один пациент рассказывает, что «мне сказали, что я умру и самый быстрый способ сделать это — сказать последнее короткое слово, которое я не помню».

Однако, другие респонденты говорят о достаточно противоположных ощущениях. 22% вспоминают «ощущение мира и спокойствия». Некоторые видели живых существ: «Вокруг все и вся, в растениях, но не цветах» или «львы и тигры». Другие купались в лучах «яркого света» или воссоединились с семьей. У некоторых было сильное чувство дежавю: «Я чувствовал, что я точно знал, что люди сейчас сделают и они действительно это делали». Обостренные чувства, искаженное представление о времени и чувство отделения от собственного тела — распространенные воспоминания пациентов, переживших клиническую смерть.

Автор фото, Thinkstock

Некоторые пациенты чувствовали, что они отделялись от собственного тела

Хотя «безусловно люди что-то чувствовали во время смерти», говорит профессор Парниа, то, как они будут интерпретировать эти переживания, вполне зависело от их опыта жизни и верований. Индусы могли рассказывать, что они видели Кришну, а житель Среднего Запада США утверждал, что видел Бога. «Если человеку, которого воспитывают в западном обществе говорят, что когда ты умрешь, ты увидишь Иисуса Христа, и он будет полон любви и сострадания, то он, конечно, увидит его, — говорит профессор. — Она вернется и скажет: «Отец, ты прав, я действительно видел Иисуса!» Но разве может кто-то из нас узнать Иисуса или иного Бога? Вы не знаете, каков Бог. Я не знаю, какой он есть. Кроме изображений человека с белой бородой, хотя все понимают, что это сказочное представление».

«Все эти разговоры о душе, рай и ад — я понятия не имею, что они означают. Наверное, существуют тысячи толкований, зависимых от того, где ты родился и как тебя воспитывали, — рассказывает ученый. — Важно переместить эти воспоминания из области религии в плоскость реальности».

Обычные случаи

Пока команда ученых не установила, от чего будет зависеть способность пациентов запомнить свои ощущения в момент смерти. Объяснений не хватает и о том, почему одни люди переживают страшные сценарии, а другие рассказывают об эйфории. Доктор Парниа также отмечает, что очевидно больше людей имеют воспоминания клинической смерти, чем свидетельствует статистика. Большинство людей теряет эти воспоминания из-за большого отека мозга, вызванного остановкой сердца, или сильными седативными препаратами, которые им вводят в реанимации.

Даже если люди не могут вспомнить свои мысли и ощущения во время смерти, этот опыт бесспорно будет влиять на них на подсознательном уровне. Ученый предполагает, что это объясняет очень противоположную реакцию пациентов, вернувшихся к жизни после остановки сердца. Некоторые вообще больше не боятся смерти и начинают относиться к жизни более альтруистически, у других развивается посттравматическое стрессовое расстройство.

Автор фото, Thinkstock

Одни пациенты оказываются в ужасных местах, другие — видят Бога

Профессор Парниа и его коллеги планируют дальнейшие исследования, чтобы найти ответы на эти вопросы. Они также надеются, что их труд поможет пролить новый свет на представления о смерти и освободить ее от стереотипов, связанных с религией или скептической позицией.

Смерть вполне может быть объектом научного исследования. «Любой человек с объективным складом ума согласится, что исследования надо продолжать, — говорит ученый. — Мы имеем возможности и технологии. Именно сейчас настало время сделать это».

Как справиться с потерей любимого человека

В этом материале приводятся некоторые советы о том, как пережить потерю любимого человека. Мы надеемся, что этот материал поможет вам и вашей семье.

Переживание горя

Горе является нормальной реакцией на утрату. Горе имеет психологические, эмоциональные и физические проявления.

После смерти любимого человека вы можете испытывать шок или не верить в произошедшее. Некоторые люди чувствуют оцепенение или им кажется, что они находятся во сне. Возможны ситуации, когда вами овладеет чувство грусти, опустошенности или одиночества. Вы даже можете злиться, испытывать чувство вины или почувствовать облегчение. Нормально испытывать несколько из названных чувств одновременно.

Горе также может сопровождаться физическими проявлениями, в том числе изменением аппетита, веса или привычного режима сна. У вас может болеть голова или живот. Кроме того, вам может быть тяжело думать о возвращении к повседневным делам или к работе. В некоторые дни у вас может быть больше сил, чем в другие. Помните, что нет правильного или неправильного способа пережить горе. Каждый человек проходит через это по-своему.

Самыми болезненными могут быть первые месяцы после утраты, но со временем чувства будут меняться. Некоторые люди скажут вам, что горе от утраты любимого человека не покидало их в течение года. На самом деле нет никаких четких временных рамок для этого чувства. Каждый случай утраты уникален, и все переживают его по-своему.

Как справиться с изменениями, связанными с потерей любимого человека

Мы назовем несколько аспектов, о которых необходимо помнить по мере течения времени.

Почитание памяти любимого человека

В различных культурах и вероисповеданиях есть ритуалы почитания памяти человека после его смерти. Иногда семьи создают свои собственные ритуалы, такие как зажигание свечей или особая семейная трапеза. Если вы хотите почтить память своего близкого человека более открыто, можно провести торжественное поминовение и выложить видео события в Интернет, заказать мемориальную табличку с именем любимого или посадить памятное дерево или сад. Все это будет способствовать формированию чувства общности и родства. Возможно вы захотите обсудить со священнослужителем или друзьями и родственниками, как именно вы хотите почтить память любимого человека.

Как распорядиться личными вещами

Одежда и личные вещи вашего близкого человека могут иметь для вас особое значение. Некоторые люди чувствуют острую необходимость освободить шкафы и полки от вещей сразу же после смерти любимого человека. Другие предпочитают сохранить все так, как было до утраты. Кто-то находит утешение, надевая что-то из одежды умершего или читая его книги. Вы также можете отдать эти вещи родственникам и друзьям. Эти решения можете принять только вы. Не спешите что-то решать и сделайте так, как будет наиболее приемлемо для вас и для вашей семьи.

Общение с семьей и друзьями

В это время вас могут поддержать родственники и друзья. Однако, у них будут возникать свои собственные чувства и реакции, связанные со смертью любимого человека. Некоторые люди не знают, что сказать скорбящему, и могут сказать что-то бестактное, когда пытаются посочувствовать. Ваши потребности могут не всегда быть очевидными для вашего партнера, ваших родителей или друзей. Поэтому важно найти способы сохранить связь с другими, даже если для вас это тяжело. Если вы не готовы к разговору, возможно, вам будет легче написать им письмо по электронной почте или послать текстовое сообщение. Вам также может помочь присутствие рядом с вами друга или родственника, который окажет вам помощь в общении с другими людьми в этот период.

Принятие решений

В настоящий момент вам может быть сложно принимать решения. Поэтому после утраты любимого человека такие важные вопросы, как переезд, переход на новую работу или пересмотр финансовых дел возможно лучше отложить на несколько месяцев или на год. Когда придет время или станет невозможно откладывать решение этих вопросов, попросите своих друзей и родственников помочь вам принять эти решения.

Праздники и годовщины

Наступят различные значимые даты, такие как дня рождения и праздники, которые напомнят вам об утрате. Вам может быть тяжело впервые отмечать эти особые дни без любимого человека. Немного облегчить организацию праздников поможет заблаговременное планирование.

Возможно вы захотите на этот раз отметить эти дни по-другому. Одним из вариантов может стать пересмотр старых семейных традиций или установление новых. Вы можете найти утешение в общении с друзьями и родственниками или предпочесть сделать что-то в одиночку. Каким бы ни было ваше решение, помните, что нет правильного или неправильного способа провести эти особые дни. Постарайтесь делать то, что будет для вас наиболее приемлемым.

Как помочь ребенку пережить утрату

Смерть близкого человека сказывается на детях любого возраста. Если у вас есть дети, переживающие утрату вместе с вами, желательно оградить их от той печали и растерянности, которую испытываете вы. Вместе с тем важно честно обсудить с ними произошедшее. Каждый ребенок чувствует утрату по-своему.

То, как ваши дети будут переживать горе, зависит от их возраста, от представления о смерти и от поведения окружающих, служащих детям примером. Вместе с тем важно честно обсудить с ними произошедшее, используя подходящие по их возрасту слова. Фразы типа «больше не с нами» или «скончался» могут быть непоняты маленькими детьми. Они могут переживать горе разными способами и в разные моменты времени. Если вы будете честны с детьми и ответите на их вопросы, это поможет им почувствовать, что их любят, что они находятся в безопасности и участвуют в процессе возвращения к «нормальной жизни по-новому».

Если вы испытываете затруднения в общении с детьми, попросите о помощи члена семьи, друга или профессионального социального консультанта. Ваш социальный работник может предоставить вам дополнительную информацию об поддержке, доступной для вас и вашей семьи.

Уход за собой

Горе может вызвать физический и эмоциональный стресс. Важно уделять внимание своим потребностям. В этот период уход за собой может быть для вас не главным. Вы можете быть сосредоточены на заботе о других членах семьи. Вы даже можете испытывать чувство вины по поводу того, что уделяете внимание себе. Если вы разрешите себе ухаживать за собой и выделите для этого время, это поможет вам справиться с утратой.

Вот некоторые примеры того, как вы можете заботиться о себе, переживая смерть любимого человека.

Находите время для себя

Каждый из нас заботится о себе по-своему. Некоторым людям помогает физическая активность, например прогулки или выполнение упражнений. Другие предпочитают общение с друзьями и родственниками или совместные трапезы и беседы. Вы можете освоить новые навыки, например приготовление пищи или садоводство. Уделяя время поиску новых способов утешения и получения удовольствия, вы можете быстрее оправиться от горя.

Создайте систему поддержки

Переживать горе в одиночку может быть очень сложным испытанием. Важно создать систему поддержки для вас и вашей семьи. Это может включать:

• проведение времени с друзьями и семьей;
• участие в группе поддержки;
• обращение за консультацией к специалистам;
• волонтерская работа или участие в общественных мероприятиях.

Продолжайте открытое и постоянное общение с теми, кто может поддержать и поговорить с вами о ваших переживаниях, — это поможет вам оставаться на связи пока вы переживаете горе.

Признавайте необходимость профессиональной помощи

Если ваши переживания не утихают или даже усиливаются через 6 месяцев или больше, возможно вам следует рассмотреть возможность обращения за помощью к специалистам. Вот некоторые признаки того, что вы нуждаетесь в профессиональной помощи:

• вы испытываете глубокую печаль и чувствуете, что жизнь уратила смысл;
• вы потеряли интерес к тому, что вам нравилось, или перестали получать от этого удовольствие;
• вы избегаете общественные мероприятия;
• вам сложно принимать решения или решать повседневные задачи;
• вы не в состоянии ухаживать за собой или своими детьми, или же не можете делать ни то, ни другое;
• у вас проблемы со сном или приемом пищи, или же и с тем, и с другим;
• вы испытываете сильное чувство вины или гнев;
• у вас появились вредные привычки, например злоупотребление алкоголем или наркотиками;
• у вас появляются мысли о самоубийстве или о причинении себе вреда.

Вам могут помочь различные консультанты. К ним относятся социальные работники, психологи, психиатры, религиозное духовенство, а также арт-терапевты и музыкальные терапевты. Консультант может помочь вам справиться с изменением восприятия вашей жизни, с уходом за собой и своими родными и с выполнением повседневных дел.

Наша жизнь не обходится без потерь, но благодаря времени, терпению и поддержке мы можем их пережить.

Источники информации

Memorial Sloan Kettering (MSK) предлагает ряд ресурсов для переживающих горе семей и их друзей. Более подробная информация о перечисленных ниже ресурсах приводится на странице www.mskcc.org/cancer-care/counseling-support/support-grieving-family-friends

Чтобы узнать об услугах, предоставляемых в центре MSK лицам, понесшим тяжелую утрату, обратитесь к своему врачу или позвоните в Отдел социальной работы по номеру 646-888-4889.

Центр по предоставлению консультаций центра MSK
646-888-0200
Некоторые семьи, пережившие тяжелую утрату, находят, что им помогли консультации специалистов. Наши психиатры и психологи работают в клинике для понесших тяжелую утрату, где они консультируют и поддерживают отдельных лиц, пары и семьи. Они также могут назначать лекарства, которые помогут вам выйти из подавленного состояния.

Духовная поддержка
212-639-5982
Наши капелланы готовы выслушать и поддержать членов семьи, помолиться, обратиться к местному духовенству или религиозным группам, просто утешить и протянуть руку духовной помощи. За духовной поддержкой может обратиться любой человек вне зависимости от его формальной религиозной принадлежности.

Отдел социальной работы
646-888-4889
Программа Отдела социальной работы, направленная на поддержку лиц, которые понесли тяжелую утрату, предусматривает бесплатные телефонные консультации, работу групп поддержки и обучающие лекции, а также рекомендует местные ресурсы социальной помощи населению. Социальные работники для онкологических (раковых) пациентов оказывают квалифицированную помощь в решении психологических, социальных, духовных и практических проблем понесшим утрату лицам, их семьям и друзьям.

Служба интегративной медицины
646-888-0800
Наша служба интегративной медицины предлагает пациентам различные виды лечения в дополнение к традиционному медицинскому уходу и услугам по эмоциональной поддержке. Наши услуги включают музыкальную терапию, терапию души/тела, танцевальную, двигательную и тактильную терапию, йогу, физические упражнения и занятия по медитации. Эти услуги могут помочь переживающим горе людям справиться с возможным физическим и эмоциональным стрессом. Центр интегративной медицины Бендхейма (Bendheim Integrative Medicine Center) находится по адресу 1429 First Avenue на пересечении с East 74^th Street.

«ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УМЕР»: КОММЕНТАРИЙ (1992). Кротовые норы

«ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УМЕР»:

КОММЕНТАРИЙ

(1992)

Я рассказывал довольно многим – причем некоторые из них были учеными, – что я собираюсь написать комментарий к этому изданию387, но, увы, столкнулся с некоей загадочной смесью цинизма и сочувствия, если не откровенного отвращения. Лоуренс был третьим (выше его, насколько я помню, стоят только Достоевский и Джордж Элиот) в списке десяти самых скандальных писателей всех времен и народов, составленном Х.Л. Менкеном. Прекрасное исследование Ф.Р. Левиса388, посвященное Лоуренсу и опубликованное в 1955 году, свидетельствует о том, что «другой» Элиот, Томас Стернз, весьма высокомерно – и совершенно непоэтично – от Лоуренса отворачивался. Печально, что лишь немногие из тех, с кем я беседовал – и эти немногие были отнюдь не из академических кругов – пытались относиться к Лоуренсу достаточно доброжелательно. А в общем-то, Лоуренс или, во всяком случае, Лоуренс последнего периода своего творчества, был для них уже явлением далекого прошлого, сегодня практически не представляющим интереса. Смерть вырвала его из круга их восприятия; он исчез для этого все менее терпимого (и все менее образованного) мира, точно кит, нырнувший вдруг на глубину: с глаз долой – из сердца вон. Такова, впрочем, обычная судьба тех, кто пытался ухватить суть «мгновений страсти забытья, мгновений обновленья» во время «самого долгого путешествия», которое никогда не обескуражило бы ни Лоуренса, ни его некогда весьма живое «я». Я даже представить себе не могу, чтобы Лоуренс когда-либо серьезно сомневался, что в памяти человечества он непременно останется сиять столь же неугасимо, как звезда на ночном небосклоне, и столь же неистребимо пустит там корни, как какой-нибудь упрямый дикий цветок на каменистой земле. Ему не нужны были лавровые венки, он твердо знал, что маленькое суденышко его судьбы проплывет сквозь все сомнения, осуждения и пренебрежительные оценки. Что, как показала жизнь, и произошло. И все же Лоуренс (он чрезвычайно любил парадоксы, был способен легко возненавидеть и столь же легко влюблялся) всегда был готов пуститься в рискованное плавание по бурному морю житейскому ради своего человеческого имени, если уж не ради своей поистине нечеловеческой души.

А впрочем, к чему эти проповеди? Можно отнестись терпимо к любым умным речениям и призывам, к удачной по форме рекламе, к умело использованному жаргонизму… но Лоуренс порой кажется совершенно невыносимым! Любой, пожалуй, сразу решит: этот писатель никогда не прочел ни слова о деконструктивизме, постмодернизме или о правилах политической корректности… а также о дюжине других, не менее важных теорий и правил. Сказать то, что ты на самом деле думаешь, уже достаточно трудно; выглядеть же так, словно ты действительно думал именно то, что сказал, нелепо и до смешного наивно.

Родившись в 1926 году, за четыре года до смерти Лоуренса, я все еще придерживаюсь некоторых, несомненно, отвратительных и допотопных (особенно для тех, кто умнее и моложе меня) воззрений на литературу и некоторые другие общечеловеческие ценности. Слова (и то, как они употребляются в речи) продолжают восхищать и занимать меня. И по-прежнему – тупица такой! – я не могу согласиться с тем, что раз любой язык – это знаковая система, то стихотворения Лоуренса, или Блейка, или Шелли, или кого-то еще могут рассматриваться в одном ряду со скучнейшими коммерческими или же совершенно зубодробительными научными текстами. Короче говоря, я по-прежнему не могу снизить Лоуренсу цену, как то, похоже, все чаще ожидается в наши дни от любого читателя. Он остается для меня величиной поистине огромной как в контексте Викторианской эпохи, так и наших дней, этаким Эверестом среди обычных гор; и значимость его творчества можно сравнить с богатствами таких старинных столиц мира, как Рим или Париж, или же с неким бесценным видом растений – скажем, из числа дубовых или первоцветов, которые слишком важны для нашего мира, чтобы их можно было сбросить со счетов. Лоуренс бесконечно велик; его можно, конечно, и критиковать, и презирать, но лучше бы делать это достойным образом. Ни жалкие насмешки и хихиканье, ни принятый в наши дни «пекснифианизм»389 тут не пройдут.

Я атеист (особенно в последнее время) в том, что касается бесконечных идей о раз и навсегда установленном, едином и во все вмешивающемся Боге; но не верю я также и в то, что как в науке, так и в искусстве существуют сопоставимые ценности, которые воздействуют на нас двояко – как на членов общества и индивидуально. Некоторые предметы и идеи действительно имеют высокую цену, другие же не более ценны, чем выпущенные знаменитой кинозвездой кишечные газы, и зачастую – даже слишком часто! – производят похожий звук. Но больше всего я ненавижу то направление критики (этакий фашизм большинства), которое способно до такой степени сделать все вокруг однородным, «подгородским», «демократическим», что жизнь утратит все свое разнообразие и лишится всех своих шероховатостей и пороков – то есть превратится в некое подобие маргарина, «который очень легко намазывать на хлеб». Если мы попытаемся уничтожить все различия, и особенно те качества (например, различия в уровне образованности и чувственности, в уровне интеллекта и страстности), на наличие которых сами лично не особенно претендуем, возможно, другие люди и вообще не заметят, что мы на самом деле довольно скучны и обыкновенны или же что существуют другие (о ужас из ужасов!), которые совершенно от нас отличны.

На земле слишком много людей

безвкусных и пресных, снующих, как кролики,

что сжирают растительность, превращая землю в пустыню390. 

Эти отличия одних людей от других впервые поразили меня – точнее, сразили, – когда в 40-е годы я поступил в Оксфорд. Я изучал французский язык и литературу и, надо сказать, страшно всем этим увлекался – от «Песни о Роланде» до Сартра и Камю; и меня не слишком интересовали английские мечтатели и провидцы, люди «не от мира сего», вроде Лоуренса. И тем не менее, как и многие представители нашего военного поколения, я преклонялся перед ним. Он высказал столь многое из того, во что мы верили и чему не доверяли, но не умели выразить это словами. Лоуренс тогда буквально шокировал моих родителей, принадлежавших к поколению людей чрезвычайно старомодных и консервативных. Совершенно очевидно, что они очень ошибались – да и мы в неменьшей степени тоже! – и, между прочим, сознавали это: ведь они же как-то произвели нас на свет! Помимо нас они породили еще и кое-как залатанное и весьма плохо скроенное общество, из которого и вышли почти все мы, дети английского среднего класса. Вот как Лоуренс в своем рассказе «Сон о жизни» (1927) определял его: «Общество, полное мелочности, ничтожеств, убожества, чудовищного уродства в сочетании с некоей особой – церковной, набожной – респектабельностью!» Он писал в основном об Иствуде, что в Мидлендс (Центральных графствах Англии), где родился сам, однако он мог бы с тем же успехом – плюс-минус некоторые незначительные классовые и культурные различия – столь же убедительно описывать и мои родные пригороды.

Некоторые писатели говорят с тобой; беседуют. Они способны привлечь и очаровать, и ты можешь без конца восхищаться ими и завидовать им, но все же им почему-то никогда не удается установить с читателем те самые сокровенные отношения, которые практически равны браку и являются столь же интимно-личными, как старая дружба или любовь. Под выражением «разговор писателя с читателем» мы понимаем обычно создание книги на таких условиях, как если бы вы были близкими друзьями, или любовниками, или братом и сестрой, то есть пребывали в таких отношениях, когда между людьми устанавливается теснейшая связь. Я в течение всей своей «литературной» жизни как бы держал в уме это ощущение «беседы» и того, что «с тобой говорят» – помнил об этом и как читатель, и как писатель. Это может происходить, несмотря на разделяющие писателя и читателя столетия; это совершенно неподвластно времени и пространству. Мы, правда, пользуемся словом «разговаривать» в не совсем для него уместном значении – из-за параллели с драмой. Мы можем читать «Гамлета», написанного году в 1600-м. Но когда мы видим эту пьесу на сцене, то действие ее происходит сейчас, сию минуту, в данный момент, в тот самый день и час, когда мы приходим в театр. «Разговор с читателем» в романе – в данном значении этого слова – разрушает любые «реальные» временные пределы между написанием книги и ее прочтением, как и между написанной пьесой и поставленным по ней спектаклем. И это совсем не обязательно будет происходить в настоящем времени даже у тех писателей, которые действительно способны порой «разговаривать» с читателем. Не всегда это происходит в настоящем времени и у Лоуренса. Он может писать слишком длинно, может раздражать своими довольно-таки резкими и категоричными суждениями; я, например, вполне могу догадаться, почему Менкен так его не любил. Но затем вдруг вы прыгаете – или, точнее, он прыгает вместе с вами, – как конь Святой Мавр, то есть без малейших усилий, на бесконечно более высокий уровень, практически на другую планету. И вот там уж он действительно «разговаривает» с вами – разговаривает «здесь и сейчас», прямо в той же комнате, где вы читаете его книгу. К черту время и смерть, тиранов-чернорубашечников нашего рабского существования: Лоуренс жив!

Эта способность «говорить» с читателем и привлекла меня впервые к Лоуренсу. Именно поэтому я всегда считал, что Лоуренс оказал на меня очень сильное влияние, когда я становился писателем. Причем, как я понимаю теперь, влияние гораздо более сильное, чем даже мои «любимые» французские экзистенциалисты. «Он был частью меня» – это слова А.Л.Роуза. Но с 40-х годов, периода моего студенчества в Оксфорде, в Британии произошел, к сожалению, некий сдвиг в культурных настроениях. Причин для этих перемен было великое множество, и не последнюю роль в них играл горький опыт двух мировых войн и распад империи. Возможно, самое лучшее определение всего этого – в широком смысле – заключается в словах «крушение верований», точнее, веры в нормальную жизнь. Отсюда и кажущаяся всеобъемлющей потребность все порочить, и боязнь прослыть глупцом, если будешь поступать иначе. Это (что важно) сопровождается общим невежеством и равнодушием в отношении природы. Сатира, насмешка, комически-кислые сомнения в серьезном (что странным образом схоже с одной особенностью еврейской культуры, имеющей, разумеется, куда более длительную и мучительную историю страданий) были в Англии – по крайней мере с 50-х годов XX века – весьма распространенным отношением к действительности, искренним или показным, и не в последнюю очередь среди так называемой интеллигенции, людей образованных и, в общем, культурных. Когда подобное отношение было направлено против столь многих явно вышедших из моды социальных и политических привычек и представлений, оно действительно было оправданным, но когда оно начало сдвигаться в сторону всеобщего пренебрежения…

Разумеется, оксюмороническая391 кисло-сладкая (или, точнее, сладко-горькая) английская культура (Ките и Байрон или просто один Байрон – тут вполне достаточно и Байрона) всегда имела две стороны: мягкую, романтическую, и твердую, сатирическую, питавшую склонность к памфлетам. Однако постоянная усмешка (или насмешка?) на лице англичанина, столь заметная всем в течение последних тридцати лет, на самом деле так и не сумела затмить Лоуренса. Над ним очень легко смеяться; его нетрудно высмеять, принизить за то, что он слишком много внимания уделяет собственным идеям, настолько, впрочем, точным, что все его инстинктивные решения – интуиция, превратившаяся в догму? – должны, по-моему, считаться правильными и справедливыми. Я вряд ли могу так уж винить этих клеветников. Под влиянием общей придирчивой критики я и сам безоговорочно порицал его (и отрицал для самого себя) в течение нескольких десятилетий. Я был глуп и несправедлив. Конечно же, эта насмешка, это слишком изощренное (слишком связанное с извращенным духом времени) отторжение не были справедливыми. Некоторые аспекты творчества Лоуренса, особенно в последние годы его жизни, действительно практически невозможно оправдать; мало того, они порой просто нелепы. Однако же отнюдь не их мы привыкли в первую очередь забывать, хотя, может быть, и не стараемся это делать специально.

Ныне существует огромное множество критических и биографических работ, посвященных Лоуреyсу, и не моя задача – да у меня и не было желания, по-обезьяньи подражать ученым-исследователям. Я обыкновенный писатель и часто чувствую по отношению к Лоуренсу искреннюю симпатию и восхищение; я не критик, стоящий на позициях науки и отчаянно стремящийся собрать как можно больше новых фактов и на их основе вывести максимально точные суждения. Это вовсе не означает, что я презираю всех критиков скопом, но я знаю, какая огромная пропасть лежит между творчеством и его оценкой, которая не имеет ничего – или почти ничего – общего с относительными знаниями или умственными способностями, но гораздо больше – с обладанием некоей разновидностью религиозной веры… потребностью не просто учить, но и выражать в процессе обучения свое собственное и самое лучшее на свете «я».

Итак, вернемся к Лоуренсу. Он впервые увидел оба Мехико, старое и новое, в 1922 году Примерно через три года, а именно в 1925 году, он там же серьезно заболел – испанкой и малярией. Кроме того, подтвердился прежний диагноз относительно туберкулеза. В конце 1925 года Лоуренс снова вернулся – как оказалось, навсегда – в Европу. В последние пять лет своей жизни (ему предстояло умереть в 1930 году) его душевные силы странным образом окрепли и обрели новую форму. Снова и снова он пытался поймать ту неуловимую бабочку-мысль («Прощай, прощай, погибшая душа!»), скорее ощутимую, чем зримую, о том, что же происходит с нами после смерти? Мысли об этом подводили его к весьма важной проблеме. Почему человечество так тяжко больно – если пользоваться терминологией, соответствовавшей его, Лоуренса, тогдашнему состоянию здоровья, весьма подорванного болезнями? Именно эти бесконечные погружения в мрачный мир смерти и неведомого, уход в антропологию и теологию, философию и метафизику (не говоря уж о политике) и стали, должно быть, причиной несчастья. Бертран Рассел полагал, что рассуждения Лоуренса ведут прямо к нацизму; и кое-что из написанного им в этот период может быть воспринято (особенно если кто-то страдает «кессонным зрением» и склонностью все понимать чересчур буквально) как весьма оскорбительное для многих – ныне, шестьдесят лет спустя! – широко распространенных воззрений относительно таких вещей, как фашизм, расизм и феминизм.

На пасхальную неделю 1927 года Лоуренс и его американский друг Эрл Брюстер, проходя мимо городской витрины в Волтерре, в Италии, увидели игрушечного белого петушка, вылезавшего из яйца. Брюстер предположил, что это отличный символ и одновременно потенциальное название для дискуссии на тему возрождения. Он понимал, что бросает зерно в плодородную почву, ибо они приехали в Волтерру, собирая материал для «Площади этрусков» (где одна глава действительно посвящена этому маленькому городку и их визиту туда). Культура древности давно и глубоко интересовала Лоуренса.

Религия этрусков связана со всеми теми физическими и творческими силами и стихиями, которые стремятся создать или разрушить душу: душа, личность – это то, что постепенно как бы вырастает из хаоса подобно цветку, но вскоре исчезает вновь – либо в хаосе, либо в мире мертвых. Мы же, напротив, утверждаем: «Вначале было Слово!..», отрицая физическое, вселенское, истинное существование. Мы как бы существуем только в Слове, которое выковано очень искусно и тонко, а затем еще и позолочено, и Слово это скрывает в себе все сущее на свете.

Результатом описанного выше случая в Волтерре явилась первая часть повести «Человек, который умер» под названием «Вылупившийся петушок», впервые опубликованная в февральском номере «Форума» за 1928 год. Продолжение было написано в том же году и вышло чуть позже, а все вместе – но под тем же, первым названием – опубликовало издательство «Блэк сан пресс» в Париже в сентябре 1929 г. Лоуренс всегда предпочитал исходное название и никогда так до конца и не одобрил название «Человек, который умер» (но, хотя и «неохотно», все же позволил использовать его для довольно неудачного лондонского издания). Первое английское массовое издание под новым названием («Человек, который умер») появилось у Мартина Секера в марте 1931 года, первое американское – у Алфреда Кнопфа шесть месяцев спустя. После весьма сложных приключений с обеими частями в рукописных и машинописных черновых вариантах публикация этих частей вскоре была объявлена Джеральдом М.Лейси в издательстве «Блэк сперроу пресс», причем сборник так и назывался: «Вылупившийся петушок»392.

Практически все, что Лоуренс написал во второй половине 20-х годов, как-то связано с этой его последней и аскетически простой повестью, однако особую ценность имеют, как мне представляется, «Последние стихи» и «Апокалипсис», опубликованные посмертно, – в 1931 и 1932 годах соответственно. Статью под названием «Восставший Господь», вышедшую в 1929 году, теперь можно прочитать в «Фениксе II». Кейт Сагар чувствовала, что эта тема очень важна. Несколько меньшей, впрочем, безусловной и очевидной, ценностью обладают «Площадь этрусков» (1932) и «Святой Мавр» (1925). Тема последнего – тоже некое воскрешение, и этот рассказ является, на мой взгляд, одной из лучших последних работ Лоуренса. Я недавно прочитал его вместе с «Человеком, который умер» и готов поручиться: они связаны между собой, хотя один – сладкий шерри, а другой – чистая водка. «Человек» – это почти проповедь, «Святой Мавр» был и остается блестящим рассказом.

Нет сомнений в том, насколько высоко сам Лоуренс ценил «Человека, который умер», каковы бы ни были его чувства относительно этого названия. В нескольких своих письмах он особо подчеркивает важность данного произведения. После стычек с полицией – особенно в послевоенные годы и в основном из-за «Любовника леди Чаттерлей» – Лоуренсу, больному уже человеку, этот рассказ сулил как минимум дополнительные неприятности. Христос в нем изображен воскресшим и вполне сексуально состоятельным, чем и гордится. Да как этот Лоуренс посмел столь непристойным образом насмехаться над нашей величайшей святыней! – раздавались возмущенные голоса. Мало того, этот его «Христос» даже совокупиться не умеет втайне от других, как это сделал бы любой добропорядочный англосакс, и, выставляя напоказ свое мужское достоинство, совершает прелюбодеяние не с христианкой, а со жрицей какого-то жалкого языческого культа, бесстыжий иностранец!

Сегодня, шестьдесят два года спустя, на протяжении которых и само время, и все вокруг чрезвычайно переменились, только самые нетерпимые фанатики или люди, начисто лишенные воображения, способны испытывать гнев по такому поводу. Любой хоть немного развитый и образованный человек непременно поймет: отказ Лоуренса от того, что дало ему нонконформистское воспитание, имеет куда более мощную социальную и эстетическую основу, чем узкий сектантский фанатизм. Он в эти годы неустанно повторял, что является человеком верующим, что глубоко почитает Христа, по крайней мере, как символ, даже если и не способен принять многое из того, что церковь и теология из него сделали… Например, для Лоуренса были неприемлемы настойчивые утверждения о том, что все верные агнцы обязаны верить во Всевышнего. В последние несколько десятилетий мы совершили (и продолжаем совершать) более чем достаточно в высшей степени реальных гражданских и биологических преступлений, так что даже если в «Человеке, который умер» и содержится некое богохульство, то это на самом деле сущий пустяк.

Я и сам оказался примерно в положении Лоуренса, поскольку многие годы публично называл себя атеистом. Как я уже говорил, по всем правилам, установленным религией (и, по большей части, также политикой), я являюсь атеистом, ибо не имею ни малейшей веры ни в частную жизнь после смерти, ни во вмешательство в эту частную жизнь какого бы то ни было божества. С точки зрения людей старомодных и верующих, мир таких, как я, может показаться чересчур суровым. Но это не так. Для начала: наши верования обязывают нас всеми возможными способами возблагодарять саму жизнь за то, что мы существуем – за все наши эстетические и этические цели и ценности, за все наши радости и заботы; кроме того, мы иногда понимаем, сами себя объявляя атеистами, что можем одновременно быть и верующими, и неверующими, но вот сказать так не можем, потому что слово «верующий» слишком часто претендует на то, чтобы быть синонимом слову «христианин». Лоуренс явно чувствовал этот кажущийся парадокс, и, как мне представляется, куда более остро, чем любой другой писатель его эпохи.

Существует множество личных свидетельских показаний (например, Синтии Эскит) того, что от Лоуренса исходил физически ощутимый поток жизненной энергии. Он был поистине «сверхъестественно живым»; в нем словно «содержался некий электрический заряд, благодаря которому вокруг него разливалось мерцающее сияние». Он был иным, чем другие люди; и не просто иным до некоторой степени, а принадлежал к иному виду.

Что Лоуренс особенно ценил, так это свое острое ощущение бытия, свою способность, подобно счетчику Гейгера, реагировать на любые проявления всего сущего, хотя наиболее сильно это свойственно обычно простой природе, примитивным народам, далеким от нашей «высокой» культуры, – у нас даже нет подходящего слова, обозначающего эту способность чувствовать реальную жизнь вещей и благоговеть перед этой жизнью. Это не совсем то же, что средневековая «haecceity» («этость») Дунса Скота («thisness» Джеральда Мэнли Хопкинса393), совершенная отдельность от других, индивидуальность во всем; это, в значительной степени, просто интуитивное ощущение бытия. Разумеется, все мы, люди, воображаем, что и нам это свойственно, ибо понимаем, что живем. Однако ненависть Лоуренса по отношению к холодному, «чрезмерно цивилизованному» северу – и в первую очередь к Англии и Северной Америке – произрастает именно из того ощущения, что нам сильно не хватает способности хоть как-то воспринимать эту «сущностность вещей», ибо мы ведем себя так, словно не можем поверить, что она вообще есть. У нас, возможно, были какие-то слабые проблески подобной чувствительности, однако мы в отличие от Лоуренса не ценили достаточно глубоко ни ее, ни того, что ее вызывает. Мы не могли или, точнее, ни за что не позволили бы, чтобы извращенное христианство, маниакальная погоня за желтым дьяволом – или, если угодно, Маммоной – и смертоносно бездушная техника («Человек изобрел машину, ну а теперь эта машина изобрела человека!») до такой немыслимой степени извратили наше общество и нашу психику. Одна из самых известных попыток Лоуренса выразить идею «общей природы» вещей – это рассказ «Солнце», также относящийся к последнему периоду его творчества, ко времени его окончательного возвращения в Европу, на берега столь любимого им Средиземного моря.

Я сильно сомневаюсь, что и сам до конца понимал требование Лоуренса сознавать эту «общую природу» вещей, когда впервые почувствовал, что этот писатель очень мне нравится. Впоследствии я стал разделять его воззрения, но пришел к этому очень и очень не скоро. Именно благодаря ему я и увлекся естествознанием, стал историком природы и, наконец, писателем, хотя до сих пор сомневаюсь в последнем – несмотря на все написанные мной романы, – ибо то и дело даю крен в сторону поэзии. Именно поэтому я постоянно твержу, что являюсь атеистом, и постоянно испытываю при этом восхищение перед религией, даже перед такими далекими от меня сектами, как трясуны. Именно поэтому, хоть я и называю себя французским экзистенциалистом, я никогда не мог принять такие философские термины, как le neant («небытие, ничто») и la nausee («тошнота»), как от меня требовалось в те далекие годы. И более всего прочего именно «общая природа» вещей неизменно затмевала в моих глазах все их остальные и куда более очевидные свойства и достоинства: их красоту, их социальный и политический вес, их моральное значение… Все было отброшено в тень тем ослепительным откровением, подобным ядерному взрыву и способным изменить все вокруг, что их присутствие в нашей жизни, их бытие просто значительно важнее, чем то, зачем они существуют или для чего они предназначены.

Я мог бы говорить об этом, словно все это (причем у Лоуренса, похоже, это действительно так) некая разновидность внутреннего дара, таланта, нечто вроде музыкального слуха, особого чувства цвета или равновесия. Безусловно, отчасти это так и есть; однако я практически уверен, что это нечто такое, чего можно достигнуть, чему можно научиться и применять на практике, еще увеличивая тем самым свою восприимчивость. В любом случае я уверен, что разнообразные способы существования, которые мы сами для себя выбираем (или же чаще выбирает для нас – а точнее, навязывает нам – общество), глубоко враждебны этому чувству «общей природы» всего сущего. Почти любая социальная культура усматривает в этом угрозу для себя. Наша философия и наша религия, наши удовольствия и развлечения, наши культурные и житейские традиции и привычки… Получается, будто все это по некоему дьявольскому умыслу было предназначено лишь для того, чтобы затемнить, скрыть тот факт, что я, человек, существую – или, еще точнее, что существует мое «я»; и это «я» для человека, мужчины или женщины, всего лишь краткая «передышка» перед вечностью забвения, того самого экзистенциалистского neant. Начать понимать это до такой степени, чтобы полностью принять – то есть осознать, что ты не только живешь, но и должен умереть, – вот поистине сокрушительная истина, и не в последнюю очередь потому, что она делает непостижимым очевидное отсутствие каких бы то ни было знаний об этом или акцептов этого в наших обществах. Ну почему, Господи, почему мы по-прежнему столь невыносимо глупы?!

Острый, пронзительный и часто исполненный гнева ужас вызывает у Лоуренса безумная и слепая человеческая ярость, особенно у наиболее удачливых и лучше образованных, чем другие, людей, и общая неспособность человечества осознать реальный смысл той ситуации, в которой оно очутилось и которая постоянно заставляла общество преследовать писателя в течение почти всей его взрослой жизни. Подобные преследования были значительно обострены войной 1914-1918 годов, но особенно яростными они стали в последние десять лет его жизни. Однако это лишь придавало Лоуренсу сил, служило источником его невероятной, почти сверхъестественной энергии. Люди, недостаточно хорошо знакомые с его творчеством, порой лишь пренебрежительно пожимают плечами, как бы воспринимая его «выкрутасы» как элементарное тщеславие и эгоизм. Однако это совсем не так. Такова была сущность Лоуренса.

В качестве возражения на обвинения нас, атеистов, в «ужасном пессимизме» и в том, что мы отвергаем возможность загробной жизни, можно использовать мысль Лоуренса, повторяющуюся у него неоднократно, о «странных цветах, каких моя жизнь не рождала еще, о новых бутонах моего «я»». Эти «странные цветы» – одна из основных тем его сборника «Последние стихи». На самом деле Лоуренс как бы пытается доказать, что загробная жизнь существует, но только для души, а не для каждого отдельного эго. Господь уничтожает это отвратительное самонадеянное «я» и предает его забвению, а душу направляет, чтобы она заняла место эго, – и рождается совсем новый человек, встречающий утро своей собственной новой жизни. В произведениях Лоуренса нельзя, разумеется, искать, строго говоря, здравый смысл, благоразумие, чистую науку; однако мы можем обратиться к нему в поисках чувств. Чувство – вот что прорывается снова и снова в бесконечных «мантрах» его «Последних стихов». Он так и не может поверить, что однажды тоже умрет, потому что не может этого почувствовать (как мог бы почувствовать, скажем, укол иглой).

Большая часть этого последнего сборника написана Лоуренсом в таком «раскаленном добела» состоянии, что это напряжение отчетливо чувствуется даже в лексике. Идет как бы постоянная борьба между интеллектом и чувством автора, между тем, кто «хочет наружу» (кто, по его собственным словам, не просит ничего, «кроме того, чтобы в этом последнем приюте его оставили бы одного, совсем одного»), и неким вечным эгоцентристом. Можно кое-что понять о загробной жизни в забвении – в «Корабле Смерти», когда этот корабль тонет:

и эго грязное его,

плод серой бездны, идет,

не ведая сомнений,

безликая машина,

центр души-вселенной,

воплощенье зла. 

Лоуренс может даже предложить читателю уничтожить его, Лоуренса, эго, и все же столь непостижимо сильна – даже в этом нижнем, самом последнем из миров! – его личность, его собственное, так и оставшееся необъясненным «я», что в его готовность принести собственное «я» в жертву никак нельзя поверить до конца.

но в великом космосе смерти

ветры иного мира целуют нас в цветок нашего мужества394. 

Подобно Лоуренсу в таких вопросах мы тоже в основном значительно больше ценим чувство, а не разум. Мы скитаемся в тумане неясных «религиозных» предрассудков и суждений, воспринятых еще в детстве. Это все равно что всегда смотреть на окружающий тебя мир сквозь закопченное стекло; порой оказывается вообще невозможно его разглядеть. Усилие, которое нужно приложить, чтобы этот мир увидеть, чтобы его (используя современный жаргон) «деконструктивизировать», слишком велико для большинства из нас – я подозреваю, даже не столько из-за нехватки знаний или интеллекта, сколько из-за страха или нежелания лицом к лицу столкнуться с реальной действительностью. Лоуренс это чувствовал. Именно в этом одна из важнейших причин того, что он оставил казавшуюся ему чересчур непрочной словесную пену привычного обществу романа и предпочел «самовыражаться» (поскольку всю свою жизнь верил, что романист выше поэта, философа и святого) с помощью того, что прежние поклонники его реализма называли «художественной прозой, исполненной новой символики». И несмотря на то, что действие повести, для которой сам Лоуренс всегда использовал первое название, «Вылупившийся петушок», происходит на берегу Средиземного моря, техника, в которой эта повесть написана, может показаться столь же бедной, если не бесплодной, сколь бедна и бесплодна пустыня в штатах Нью-Мексико или Аризона. В этой работе Лоуренс последовательно продвигает одну и ту же идею, точно забивая гвозди или, точнее, один большой гвоздь: дом. Он вряд ли пишет для того, чтобы просто доставить кому-то удовольствие; он пишет, чтобы учить посредством символов. Короче говоря, создает некую притчу, иносказание.

Всю свою жизнь, уже с тех дней, когда он общался с группой язычников в Иствуде, когда мечтал об идеальной колонии Рананиме, где звучало эхо поэзии Кольриджа и Саути, он лелеял веру в то, что главная цель романа – учить других. Роман, в его понимании, должен был быть дидактическим, моральным и абсолютно не предназначенным просто для развлечения, просто для забавы. В «Фантазии бессознательного» (изданной в 1922 году, как раз перед тем, как он начал «Пернатого змея») Лоуренс заявляет, что «для подавляющего большинства людей знание должно быть символическим, мифическим, динамичным». И требуется некий «более высокий, ответственный и сознательный класс» – то есть лоуренсы нашего мира, – чтобы представлять это знание и уметь производить такие его формы, которые способны были бы воспринять более низкие классы и благодаря этому могли чему-то научиться. И снова весьма часто Лоуренс рисковал оказаться в лучшем случае несовместимым с собственным обществом, поскольку давно уже слал проклятия в адрес современной цивилизации и системы образования, но, что было хуже всего, ему постоянно грозила нарисованная дегтем на воротах фашистская свастика. Однако стоящий за всем этим призыв совершенно ясен. В «Человеке, который умер» Лоуренс отнюдь не стремился демонстрировать то, что он так часто доказывал: что мог бы писать прекрасные, тонкие и почти реалистические романы. «Пернатый змей» (1926) родился из впечатлений, полученных в Нью-Мексико, и свойственного писателю в тот период ощущения «разлагающегося христианства», а также – благодаря его прежнему эго, которое не сумело до конца смириться с интенсивными, обжигающе-быстрыми переменами, происходившими в душе «нового» Лоуренса, почувствовавшего уже холодные объятия смерти. Я подозреваю, что и я, и большинство других читателей именно поэтому считаем это его произведение неудачным.

Новому «я» Лоуренса требовались решительность и простота «Человека, который умер», «Апокалипсиса» и «Последних стихов» – почти как Бетховену требовалась возвышенность определенных пассажей в его последних квартетах и сонатах. В «Пернатом змее» Лоуренс не сумел как следует показать, что же дурного в христианстве, которое, с его точки зрения, делает слишком большой акцент на Христе-младенце и – особенно после войны 1914-1918 годов – на Христе распятом, но совсем не обращает внимания на то, что было для Лоуренса самым существенным: Христа возрожденного, воскресшего. В «Апокалипсисе» он снова продолжает свои рассуждения о том, что христианство вводит человека в заблуждение и искажает истинную веру, основанную на Откровении Св.Иоанна с острова Патмос395. В написанном в 1931 году предисловии к этой книге, объясняя враждебное отношение к ней множества интеллектуалов, Ричард Олдингтон говорит: «Фундаментальная ересь Лоуренса заключалась всего-навсего в том, что он помещал качество чувств, интенсивность восприятия и страсти на первое место, то есть выше интеллекта. И в этом отношении являл собой полную противоположность Бернарду Шоу…»

Нечего и говорить, этот роман отнюдь не безупречен. В использовании эвфемизмов всегда таится опасность. Но я лично в целом предпочитаю эвфемизмы большей части современных «реализмов» с их беспечной грубостью; однако недостаток эвфемизмов в том, что со временем – и это происходит даже слишком часто – могут невольно превратиться в шутку, в анекдот. Каждый романист знаком с «проблемой секса» в художественной литературе: никогда не знаешь, кому доставит удовольствие написанное вами, а кого обидит. Женщина «течет» (ни в коем случае не менструирует!), новые солнца «встают», внутреннее тепло «разливается», цветок лотоса «закрывается и вздрагивает», откуда-то берутся всякие «шрамы» и «бутоны»… В общем, подобная «лексика» далеко не всегда представляет Лоуренса в лучшем виде.

Как и тот оттенок его творчества последних лет, который особенно огорчил женщин, и, по-моему, совершенно справедливо: это довольно неприятная и зачастую даже навязчивая фаллическая «мужественность». Этот аспект творчества Лоуренса, как и вспышки в нем антисемитизма, совершенно неприемлемы для многих из нас после Холокоста и развития феминистского движения. И все же я полагаю, что положительные свойства как его творчества, так и его личности существенно превосходят темные тени этих его причуд, давно нам знакомых. Лоуренс отнюдь не идеален, и мы его таким сделать не можем.

Одним из положительных его свойств является, на мой взгляд, то, с помощью чего он отыскивает свой, такой простой, временами прямо-таки близкий к библейскому, литературный стиль. Случайные проблески былых поэтических вкусов выглядят в прозе Лоуренса как последняя реликвия его пронзительного дара – ощущения «общей природы» вещей, которое переплетается с изощренным воображением. Вот в чем секрет его всегда попадающей в самую точку плодовитости, его особого чутья, его редкой способности создавать поразительные, яркие и точные словосочетания и фразы (поистине бесценный дар, за который тут же ухватились бы на Мэдисон-авеню396): «слова порождают слова, подобно мошкам», «ужасная бессонница, вызванная попытками заставить себя заснуть»; «полный штиль во внутренней жизни» и многие другие.

Я никогда не мог подолгу читать Лоуренса и ни разу не отвлечься от текста, не погрузиться в собственные размышления, несмотря на самую искреннюю симпатию и даже любовь к нему (впрочем, в моем отношении к этому писателю были и острые зернышки раздражения). В какой-то степени из-за своей сверхвосприимчивости и сверхчувствительности, своего понимания «общей природы» вещей и невероятной душевной энергии он порой представлялся читателю еще и зеркалом. Вполне можно начать искать в его текстах самого себя. А повесть «Человек, который умер» нужно читать лишь тому, кто полностью сознает, с какой отчаянной, почти болезненной серьезностью Лоуренс воспринимал глубинные корни психологических и эмоциональных проблем человечества. Именно этим проблемам и посвящено, по сути дела, данное эссе, а отнюдь не определению того, справедливы или несправедливы суждения Лоуренса относительно Христа. Человеческая сторона мира, нашего мира очень дурна и стала в несколько раз хуже с тех пор, как Лоуренс умер; и я полагаю, нам нужно – прямо-таки насущно необходимо, – каковы бы ни были наши религиозные убеждения, прислушаться к тому, что Лоуренс хотел нам сказать. Он не пытался нас шокировать, но, страстно служа своей цели, как и все настоящие проповедники, стремился спасти нас.

Я бы хотел закончить двумя цитатами – одна из предисловия Ричарда Олдингтона к «Апокалипсису», а другая – с самой последней страницы самого «Апокалипсиса», и в ней, точно в зеркале, отразился живой ум Лоуренса и его живая душа:

Сперва Олдингтон:

«О «Человеке, который умер» я скажу совсем немного. Это чрезвычайно личная вещь и самая печальная из когда-либо написанных Лоуренсом. В его творчестве это единственное произведение, которое выглядит как признание собственного поражения, чему он, правда, тут же противоречит в своем «Апокалипсисе». Та часть, что открывает повесть и где он описывает смесь агонии и возрастающего счастья в трудном продвижении назад, от смерти к жизни, исполнена пафоса: человек не может не думать о своих страданиях, начиная выздоравливать после тяжкого кризиса. Как и почти во всех произведениях Лоуренса, в этой повести глубокий подтекст. Ее можно воспринимать как отражение чувств писателя по отношению к Иисусу – отвергание Иисуса-учителя и признание Иисуса-любовника. По мнению Лоуренса, ошибка Иисуса была не в самой любви, а в попытках воздействовать на людей с помощью доктрины любви. Даже пытаясь решить глобальную проблему любви и ненависти, Лоуренс всегда оставался великим любовником; его самая глубокая и самая страстная вера заключалась в любви». 

А теперь Лоуренс: 

«Более всего человек стремится к собственной, личностной целостности и живому согласию с окружающим его миром, а не к отдельному, индивидуальному спасению своей «души». Человек, во-первых, жаждет физической состоятельности, поскольку только сейчас и только раз в жизни пребывает во плоти и обладает полной потенцией. А во-вторых, самое большое чудо для человека то, что он живет. Для человека, как и для цветка, зверя или птицы, наивысший триумф – быть абсолютно и безупречно живым. Что бы там ни было известно неродившимся и мертвым, они не могут знать красоты и чуда истинной жизни во плоти. Пусть мертвые стремятся к той жизни, что ждет за гробом. А чудесное «здесь и сейчас» живой жизни принадлежит нам и только нам, хотя и недолго. И мы должны плясать от восторга, потому что нам должно и можно быть живыми, обладать живой плотью, быть частицей живого воплощения Космоса».

Умер принц Филипп: человек, который «внес свою лепту»

«Если мужчина открывает дверь машины для жены, то это либо новая машина, либо новая жена» — с одним этим афоризмом уже можно было шагнуть в историю. Но принц Филипп, к счастью, на этом не остановился.  В 18 лет он ушел на войну, а в 21 год стал одним из самых молодых лейтенантов Королевского флота. Во время войны спас корабль Wallace от немецких бомбардировщиков: ночью подкинул немцам «жареную утку»: поджег деревянный плот, и пока враг атаковал горящую приманку, за дымовой завесой увел эсминец в безопасное место.  Перед ним открывалась блестящая карьера, но он от нее отказался.

Он познакомился с будущей женой, когда ей было 13, а ему -18. О той встрече королева всегда говорила, что когда впервые увидела Филиппа, то у нее подогнулись коленки и запорхали в животе бабочки.  

Он стал самым долгоживущим супругом британского монарха в британской истории, до 100-летнего юбилея ему оставалось всего несколько месяцев. Он был членом 780 британских организаций и известным филантропом. У него была прекрасная коллекция произведений искусства, он немного рисовал сам и собрал личную библиотеку из более чем 11 000 книг. Он учредил свою премию (Премия герцога Эдинбургского — престижная награда, вручаемая молодым людям от 14 до 24 лет за активную общественную деятельность и проявление неординарных способностей, действует более чем в 144 странах мира).

Мне довелось дважды побывать в Букингемском Дворце – один раз по приглашению Герцога Эдинбургского. В зале было много народа, и он в окружении пресс-секретарей и прочих помощников обходил гостей, задерживаясь рядом с каждым, хотя бы ради легкого кивка головой.  Мы с подругой во всем великолепии вечерних декольтированных платьев стояли в стороне и приготовились вежливо кивнуть в ответ, когда принц Филипп неожиданно и на редкость бодро направился в нашу сторону.  Этот маневр заметили окружающие и поспешили вслед за ним. Мы оказались сдавленными в плотном кольце разодетых гостей, а принц Филипп склонив голову, неожиданно протянул вперед руку.  Мы поочередно вложили свои в его открытую ладонь и он слегка прикоснулся к ним губами.  Когда он наклонился поцеловать мне руку, я заметила, что его уши были заклеены пластырем – он недавно вернулся из очередного госпиталя. «Снимайте меня, снимайте!» — закричала бы я, если бы могла. И если бы пропавший голос можно было вернуть на место.  И если бы королевским фотографам было до меня хоть какое-то дело.  

-Откуда вы? – спросил принц, и услышав ответ, вспомнил свою поездку в Москву и посещение Большого театра. Разговор был неспешным, но коротким, и хотя касался общепринятых тем, на губах гостей играли улыбки, подытоженные комментарием одного из сопровождающих его лиц: «Принц очень ценит женскую красоту!».  Присутствующие засмеялись, а принц, учтиво откланявшись, продолжил путь.  «Теперь не мойте руки!» — бросил напоследок шутник, — ведь это новый «Поцелуй Мэри Пикфорд»!

Его часто обвиняли в изменах, благо красивых женщин вокруг него всегда было много, и он действительно очень любил их компанию. Королева намеренно никогда не ограничивала его : «Помни, он свободолюбивый моряк, — сказал ей ее отец Георг VI, — они всегда приходят с приливом». Ему приписывали романы с актрисами, балеринами и даже исполнительницей танцев живота.  Доказательств «романов» было мало, и все истории о его похождениях были подвергнуты жесткой цензуре в Великобритании, хотя и печатались в Европе.

Его жизнь, безусловно, была калейдоскопом с постоянно меняющимися картинками. Был период понимания и принятия неизбежности перманентной роли «второй скрипки», идущей на несколько шагов позади жены, сдерживающей свои мнения, желания, потребности.  Невозможность самого обычного  – он однажды сказал ставшую знаменитой фразу «Я наверное единственный мужчина в мире, который не может передать свою фамилию своим же детям» (у всех четверых детей фамилия королевы Виндзор, а не принца — Маунбеттен). Полное и бесповоротное превращение в придаток института монархии, в «чертову амебу». (здесь и далее в кавычках приведены цитаты герцога Эдинбургского). У принца-консорта не было определенной роли, и он перерезал ленточки, шел по ковровым дорожкам (“Человеку, который изобрел красную ковровую дорожку, нужно бы было проверить голову»), открывал мемориальные доски. (Каждый раз при этом шутил, что он “самый опытный в мире открыватель мемориальных досок”).  И медленно превращался в трутня, обеспечивая британский трон наследниками. 

Но в конечном итоге все вышло не так уж и плохо. Он привнес расслабленный, в основном приветливый, острый, откровенный, а иногда резкий и бесцеремонный (на два шага сзади, сдерживая желания, но не язык!) стиль в церемониальную монархию, которая без него была бы более замкнутой и безвкусно бездушной. Он добавил столь необходимый свежий воздух в королевскую семью, но, хотя его долголетие и положение гарантировало то, что он стал неотъемлемой частью семейной «фирмы», он явно никогда не забывал о своем первоначальном безденежном, иностранном и постороннем статусе.

Возможно, в это трудно поверить, но когда-то красивый и энергичный Филипп как нельзя лучше олицетворял дух Британии, которая, как тогда казалось, стояла на пороге «Новой елизаветинской эпохи», доминируя во многих направлениях науки и технологий. В дальнейшем что-то пошло не так: вместо ренессанса страна вступила в стадию кризиса, а Филипп отбросил личные амбиции и занял место подле супруги.

При этом, для многих он все равно был человеком действия и истинным патриотом, резко контрастируя со слабыми политиками той эпохи.

«У меня никогда не было работы, — однажды сказал он, — но были две общие идеи. Я чувствовал, что могу использовать свое положение, чтобы привлечь внимание к некоторым аспектам жизни в этой стране, и что это может помочь распознать хорошие вещи и разоблачить плохие. Я также верил, что смогу лоббировать различные инициативы. Вы можете спросить, имеет ли смысл вся эта суета (общественные дела). И делаю я это только для того, чтобы выглядеть так, будто отрабатываю свое содержание, или это все-таки имеет какую-то национальную ценность?”

С другой стороны, он навсегда запомнится своим прозвищем «принц-неполикорректность»: несмотря на безупречные манеры и вкус в одежде (а точнее – доскональное следование этикету и дресс-коду), его черный юмор, язвительность и беспардонность создали ему репутацию человека, способного ставить окружающих в неловкое положение. Впрочем, широкой публике его неполиткорректные и грубоватые шутки нравились – они были нарасхват у таблоидов. Ну еще бы: посетив новый дом среднего сына Эндрю Филипп заявил «Выглядит, как спальня шлюхи», а рассказывая о своей любимой дочери Анне, обожавшей конный спорт, сообщил: «Если кто-то не пердит и не жует сено, то он ей не интересен!». Находясь в Кении и принимая подарок из рук местной жительницы, он уточнил: «Вы ведь женщина, не так ли?». Он считал каннибализм «радикальным, но действенным решением проблемы перенаселения», а также делился желанием «реинкарнироваться в вируса-убийцу, чтобы снизить уровень человеческой популяции». В 60-е годы выступая в Шотландском женском институте он не нашел ничего лучшего, чем сказать, что «Британские женщины не умеют готовить». Он также говорил, что не знает, что такое «домашняя еда», объясняя, что дома ему всегда дают что-то такое «с выкрутасом». У шотландского инструктора по вождению, поинтересовался : «Каким образом вы удерживаете своих соотечественников от выпивки настолько долго, что они успевают сдать тест?». Обращаясь к Тому Джонсу он спросил ; «Чем вы полощете горло?  Галькой?», узнав, что в одном из концертов участвует Мадонна, потребовал ушные затычки, а к Элтону Джону обратился со словами : «Так это ваша отвратительная машина? Мы частенько ее видим по дороге в Виндзор» (скорей всего, речь идет о розовом 1965 Jaguar E-Type – А.М).   

Он был отличным спортсменом, пожалуй, наилучшим оратором в семье и участливым дедом. Свой стальной характер и то, что несмотря на возраст, он несгибаем, Филипп продемонстрировал во время пышного празднования юбилея в честь бриллиантовой свадьбы в июне 2012 года. В Лондоне хлестал сильнейший дождь, королева и Филипп плыли вниз по Темзе на королевской барже «MV Spirit of Chartwell». Богато украшенные кресла под золотым балдахином были приготовлены для молодоженов, к которым присоединилось ядро королевской семьи: герцог и герцогиня Кембриджские и принц Гарри.

Филипп, надевший мундир лорда верховного адмирала (королева трогательно наградила мужа в честь его 90 — летия одним из высших государственных должностей в Великобритании), отказался сесть в кресло.  И простоял во главе флотилии из 670 кораблей все плавание. Все четыре часа.

Этот жест оказался роковым. На следующий день принца отвезли из Виндзора в госпиталь короля Эдуарда VII, где его срочно госпитализировали с инфекцией мочевого пузыря. Госпитализация произошла за два часа до начала звездного концерта у Букингемского дворца.

Но, как известно каждому британцу, шоу останавливать нельзя, и Королева отправилась в королевскую ложу без него. Там она одиноко отмечала 60-летнюю годовщину свадьбы, пока принц Чарльз не произнес речь перед 12-тысячной толпой зрителей.

— Единственное, что печально в этот вечер, так это то, что мой отец не смог быть здесь с нами, потому что, к сожалению, он заболел, — сказал он. — Но, леди и джентльмены, если мы все вместе дружно крикнем, а больница ведь отсюда недалеко, он нас услышит и поправится.”

И в тот момент, когда вся толпа в едином порыве принялась скандировать имя Филиппа, королева на мгновение потеряла над собой контроль.  И прикусила нижнюю губу. Мгновенье спустя она уже справилась со своими чувствами, но эта мимолетная потеря бдительности рассказала миру о том, что при имени Филиппа у Королевы до сих в животе летают бабочки.  

Он поправился, но вскоре отправился в больницу с очередной операцией. «Разваливаюсь на кусочки» — сказал он по поводу своего здоровья.  За несколько недель до своего 96-летия он объявил, что вынужден уйти на пенсию.

Его последняя официальная встреча на посту принца-консорта состоялась 2 августа 2017, когда он встретился с королевскими морскими пехотинцами в Букингемском дворце, чтобы поздравить их с завершением серии благотворительных акций. С чувством выполненного долга он вышел под дождь и приподнял шляпу. Эта фотография облетела весь свет.

Говорят, что отец королевы, Георг VI однажды сказал своему зятю, указывая на молодую королеву «Служить ей и только ей и есть твоя основная работа». И как правильно заметил еще Принц Альберт, муж королевы Виктории «Положение принца-консорта требует, чтобы муж полностью подчинял свои личные интересы жене».  В конце концов, Принц Филипп и выполнил свое основное предназначение – жил и умер, служа своей королеве.

Скончался принц Филипп: история любви с Елизаветой II в фотографиях

Смотрите фотогалерею по теме

«Для всех жизнь кончается одинаково». Как пережить смерть близкого человека и помочь другу справиться с этим

«Держись», «обратись к психологу», «ты сильный» — это фразы, которые вряд ли помогут человеку, только что пережившему крупнейшую в своей жизни утрату. Говорить о смерти в Украине не принято, а потому люди обычно не знают, как реагировать на плохие новости, а люди в горе винят себя за то, что страдают не так, как принято. Журналистка Забороны Алена Вишницкая рассказывает, почему каждый этап горевания имеет смысл, а готовиться к смерти — это не страшно.

Этим текстом Заборона продолжает серию публикаций о ментальном здоровье. Еженедельно мы вместе со специалистами рассказываем, как работает наш мозг и как помочь нашей психике. Наши предыдущие материалы об этом можно почитать здесь.

Мама Оксаны Кузьменко умерла в апреле на глазах у дочери. Этому предшествовали полгода борьбы с раком. В больнице Оксане отдали пакет с ее вещами и сказали хоронить. В Украине только начался жесткий карантин и Оксана должна была оперативно решить, как забрать тело, где найти транспорт. На каком кладбище хоронить? В какой одежде? Какого цвета должен быть гроб? Кому позвонить и сообщить прежде всего?

За несколько лет Оксана потеряла почти всю семью. Сначала умерли бабушки и дедушка, потом — папа. Из близких остался только брат, и Оксана вынужденно стала старшей. Она решала, где хоронить близкого человека: возле ее мамы или ее мужа.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

Оксана почти не помнит те похороны. Говорит, что могла только плакать.

«Первые месяцы после маминой смерти я просто сидела в комнате, залипала в комп, ни с кем не говорила. Образовавшаяся пустота была огромной. Оказалось, что у меня не очень есть, чем ее заполнить. Ну, есть работа, которую я делаю — точнее, которую я живу», — рассказывает Оксана. Периодически она плачет. С маминых похорон прошло месяцев девять, но легче не стало.

Всегда детство

Все посыпалось как-то неожиданно. Оксана заканчивала университет — в течение двух лет умерли бабушка и дедушка. Еще через несколько лет заболел и умер отец. Ему диагностировали рак легких на последней стадии и через месяц его не стало. Мама забрала вторую бабушку ближе к себе — спустя месяц бабушка тоже умерла. Проживать каждую смерть было, конечно, сложно, но помогала мама. Она, говорит Оксана, всегда держала оборону, поэтому потери проживались немного легче.

В ноябре 2019-го у мамы Оксаны диагностировали рак. Оксана начала бороться за ее жизнь: вернулась из Киева в родной городок и почти все время была рядом, в больнице.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

«Когда человек долго болеет, это морально очень истощает тех, кто рядом. Во время маминой болезни я ела больше таблеток и транквилизаторов, чем после ее смерти. Это было очень тяжело. Как-то неожиданно я превратилась в того человека, которому надо было принимать решения — брать ответственность за других, потому что больше некому. Я не была к этому готова», — вспоминает Оксана.

Немного сил давала работа: Оксана работала редакторкой дистанционно и убегала в ноутбук. Рядом были друзья — они вместе с ней литрами пили кофе, и за одно это Оксана была им благодарна. Друзьям не надо было ничего объяснять.

До последнего дня Оксана была уверена, что маму удастся вылечить. И та тоже держалась. Несколько раз обмолвилась, что может умереть — но, говорит Оксана, это было не рациональное принятие реальности, а от боли. Мама не была готова к смерти и не признавала ее до конца.

Разобраться, как вообще вытаскивать маму, было сложно: выбирать врачей, методы и все остальное приходилось на ощупь. Оксана говорит — мало кто из тех, кто выздоровел, рассказывали о том, как им это удалось, к кому они обращались. Понять, что делать после слов о диагнозе, было в принципе трудно.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

«Когда человек не преодолевает болезнь, то этого не скроешь. А когда преодолевает, то предпочитает об этом не вспоминать. Все хотят это забыть, и потому не говорят. Если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, то можно было бы все сделать иначе. Если бы я постаралась лучше, если бы попробовала другие варианты лечения… Иногда мне кажется, что это не закончится никогда и я всегда буду корить себя за то, что маму можно было спасти», — говорит девушка.

Стабильно хуево

Когда мама умерла, Оксана поняла, что у нее совершенно нет сил. Ее друзья пытались помочь: приглашали девушку к себе в другие города, предлагали сменить обстановку, съехать с квартиры, где еще недавно жили родные. Оксана хотела только сидеть в комнате в углу.

«Возможно, я не хотела эту черноту, которая есть во мне, нести куда-то дальше. Я понимала, конечно, что друзья меня любят такой, какая я есть, но мне было так проще — сидеть здесь и не распространять свою печаль на других».

Хуже всего было, когда люди выражали сочувствие. На улице Оксана постоянно встречала маминых подруг, соседок, знакомых — все они хотели рассказать, какая мама была прекрасная. Или что она недавно им приснилась и это был хороший, добрый сон.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

«Так долго ищешь в себе равновесие, чтоб не свернуться калачиком и не выть целый день — и снова начинается. Любые проявления нежности, сильной заботы, эти все истории о маме — все это просто выбивало из колеи. От этого было значительно хуже, чем когда просто не касались этой темы», — говорит девушка. Кому-то, добавляет она, от проговаривания боли могло быть легче, но ей — нет.

Проще было общаться с людьми, которые не начинали разговор с вопроса «как ты?». У тех, кто был рядом во время маминой болезни и похорон, таких вопросов не возникало.

«Ну а как я? Я хуево. Я хуево — и за месяц это не изменилось, и за два тоже, и за три».

Держись, ну

Люди часто не знают, как реагировать на боль других. Могут мимоходом бросить что-то вроде: «Сколько можно плакать?», «надо жить дальше», «уже столько времени прошло, хватит реветь». Такие фразы обесценивают чувства человека и от этого становится еще хуже, рассказывает гештальт-терапевтка Татьяна Конрад.

Вопросами «как ты?», так же как и фразами «держись» или «все будет хорошо» тоже поддержать сложно. Слово «держись» довольно формальное и может вызвать у человека логичный вопрос: за что держаться? Будет ли хорошо, тоже никто не знает, говорит Анастасия Леухина, авторка «Совсем не страшной книги о жизни, смерти и всем, что между ними». Это книга о жизни, с которой сталкивается человек, выйдя из больницы с плохими новостями.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

Человеку, который переживает потерю, трудно принимать любые решения. Поэтому даже если ему предложить: «Говори, если надо помочь», то он вряд ли отреагирует с чем-то конструктивным.

Чтобы поддержать, лучше избегать бессмысленных универсальных фраз. Стоит быть конкретным — например, предложить съездить за продуктами в какой-то день, приготовить ужин, подвезти на машине или разрулить какие-то дела, говорит Анастасия. Конкретика звучит искренне и имеет больше шансов на реализацию.

Самое важное — помочь человеку прожить потерю так, как нужно именно ему. А общество часто не позволяет этого делать. Культура как будто решает за человека, что достойно горевания, а что — нет, говорит Татьяна Конрад. Например, ребенку не позволяют горевать об умершей собаке, а женщине, потерявшей ребенка, говорят, что у нее еще будут дети.

«Когда у меня умер ребенок, я очень хорошо помню, что у меня была потребность жить так, как раньше, была потребность говорить — и о том, что произошло, и о ребенке. А люди вокруг не давали мне возможности ни для первого, ни для второго. С одной стороны они не могли делать вид, что ничего не произошло, и у меня куча энергии уходила на то, чтобы справиться с чужими переживаниями, потому что было неудобно. А с другой — мне не позволяли говорить о потере открыто, потому что им было некомфортно», — вспоминает Анастасия.

Именно поэтому важно узнать у человека, что нужно именно ему: помолчать или поговорить, побыть одному или концентрированно встречаться с людьми. Главное — не накладывать на человека свои представления о том, как нужно правильно горевать.

«Мой знакомый из Штатов рассказывал, что у него долго болела мама дома. Она умерла в тот момент, когда он впервые за недели вышел в книжный магазин развеяться и купить комиксы с сатирическими рассказами. Когда он вернулся домой, никто не знал, что делать. Семья села рядом с мамой и начала читать ей сатирические рассказы. Никогда еще в доме так не смеялись, как в тот день, и этот смех в каком-то смысле помогал справиться с горем. Горевание не обязательно должно быть печальным и серым», — говорит Леухина.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

Стандарта горевания не существует, отмечает Анастасия: нужно чувствовать себя и быть честным с собой, чтобы понимать, что именно тебе нужно, и сколько времени: «Может быть, хочется быть одному и ходить в церковь, или же поехать в какой-то другой город и забыть обо всем. Это история о том, что нам самим нужно осознавать свои чувства, а не пытаться ориентироваться на то, что якобы является социально приемлемым».

Тема-табу

Смерть — это одна из самых табуированных тем в украинском обществе.

«Мы боимся смерти, но я не знаю ни одного человека, который жил бы вечно. Жизнь — это процесс, и он заканчивается одинаково для всех. Вопрос лишь в том, как мы к этому относимся», — объясняет Татьяна Конрад.

Она подчеркивает, что о смерти нужно говорить с детства. Не скрывать, не табуировать, а учить детей проживать эмоции, поддерживать других, завершать какие-то процессы с человеком, который умирает.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

В Украине привыкли не переживать, а проскакивать любой дискомфорт, добавляет Анастасия Леухина. Когда она готовила книгу к печати, то столкнулась с десятками людей, которые заботились о тяжелобольных родственниках и отказались брать книгу в руки: мол, она приблизит их к смерти, поэтому об этом лучше не думать и не говорить.

«В нашей культуре есть традиция избегать сложных честных разговоров. Например, родители часто отвлекают детей от чего-то дискомфортного вместо того, чтобы помочь им это прожить. Мы избегаем разговоров о трудностях, и смерть — одна из тем, о которых предпочитают не говорить», — говорит Анастасия.

В то же время проговаривать завершение жизни важно. Для близких это возможность обсудить то, чего раньше избегали, или на что всегда не хватало времени. Для человека, который умирает — шанс попрощаться, завершить какие-то дела или мечты. А еще — решить моменты, связанные с погребением. Узнать, как бы человек хотел, чтобы с ним попрощались, что для него важно и так далее.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

«Все эти вещи важно обсудить заранее, когда все живые и не рыдают. Потому что это помогает принять кучу решений, которые затем будут вызывать массу стресса», — говорит Леухина.

Для проживания травмы, объясняет она, важно и то, как человек будет вспоминать день прощания. Если он будет наполнен чужими людьми, пустыми словами и бессодержательными для человека ритуалами, то, скорее всего, он будет стремиться не прожить его, а забыть.

Эмоциональные мины

Оксана пыталась избавиться от вещей, которые напоминали о маме: что-то выбрасывала и отдавала на благотворительность, часть сложила в коробки. Пакет, который отдали в больнице, оказался на балконе: к нему трудно было даже подступиться. Ответственность валилась отовсюду: нужно было разобраться, как платить коммуналку и по какому принципу там вообще насчитывают суммы — никто, кроме Оксаны, решить этого не мог.

«Как-то приснился сон, что я разбираю документы в квартире, а мама говорит: «Слушай, я бы эти документы еще не выбрасывала». Тогда я начала на нее злиться и бросаться этими документами с криками «как, как ты могла меня оставить? Ты видишь, что я вообще не выгребаю?», — вспоминает Оксана.

Похожие сны к ней приходили несколько раз. Летом еще приснилась бабушка — Оксана накануне вновь перевернула квартиру, вынесла кучу вещей, выбросила часть мебели. Тогда бабушка сказала: «Ну вот, мне уже несколько ночей негде прилечь». В каком-то из следующих снов снова была мама — намекнула, что в квартире стало пусто.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

Из-за таких снов Оксану не покидало ощущение, что она делает что-то не так.

«Друг мне тогда сказал, что музеефикацией точно не стоит заниматься. Но я много думала о том, нормально ли это вообще — что я хочу оставить память, но одновременно и обезопасить себя от этих триггеров и эмоциональных мин, которых вокруг и так полно», — говорит Оксана.

«Миной» могло стать все что угодно: встреча, вещь, слово. На Рождество это была коробка с елочными украшениями, часть из которых мама сделала сама.

«Я поставила елку, достала коробку с игрушками — и рыдала над ней пару недель. Не могла себя сгрести в кучу, чтобы что-то повесить. На рождественские праздники я всегда приезжала к маме: мы вместе ходили в костел, у нас были общие традиции. А здесь мне пришлось заново переживать то же самое, но уже самой», — говорит Оксана.

Год

Человек измеряет время годами — так работает наше мышление. Это означает, что в первый год после утраты мы вспоминаем то, что было в прошлом году — праздники, совместные поездки, занятия и прочее.

«На второй год после утраты мышление работает так же: мы вспоминаем, что было в прошлом году — уже без этого человека», — говорит Татьяна Конрад.

Это не значит, что за год горе проходит: боль может оставаться с нами много лет в зависимости от того, какую роль этот человек играл в жизни.

«Однако будет появляться что-то новое. Человек должен учиться жить без того, что потерял. Жить по-другому», — говорит экспертка.

Потеря дома, работы, развод — все это мозг может воспринимать так же сильно, как и смерть. Когда этап горевания заканчивается, человек начинает видеть новое и радоваться ему, выстраивая совсем другие отношения с жизнью без того, что потерял.

Пандемия

Смерть мамы пришлась на первый локдаун в Украине. Фактически весь первый год после ее смерти продолжается пандемия коронавирусной инфекции. Это сделало невозможными много вариантов самопомощи, говорит Оксана:

«О возвращении к социальной жизни речи быть не могло, но я этого и не хотела. Однако это стало еще одной преградой: я отказывалась видеться с друзьями, потому что ко всему остальному добавлялся страх кого-то заразить».

Если бы не эпидемия, Оксана, возможно, купила бы себе билет на самолет в одну сторону. Она всегда любила путешествовать, особенно в одиночестве. Когда умер папа, такая поездка помогла. Девушка вырвалась к подруге в Норвегию — жила там месяц, работала дистанционно, прогуливалась по городу, смотрела на скалы и море.

«Не факт, что помогло бы в этот раз. В этих условиях легче было сидеть и не рыпаться, минимизировать количество контактов. В какой-то момент уже было невозможно понять: я мало контактирую с людьми, потому что мне трудно из-за потери, или потому, что боюсь заболеть и заразить кого-то из близких», — говорит Оксана.

Тогда же начали возникать мысли о собственной внезапной смерти. Оксана дала подруге пароли к своим банковским счетам и заначкам, надиктовала инструкции, где что лежит.

• Фото: Иван Черничкин / Заборона

«Когда видишь много смертей, то без шуток начинаешь параноить. Мне кажется, раньше такого не было. А тут я начала серьезно переживать, что оставлю после себя много незавершенного. Я хотела, чтобы близкие люди в случае чего знали, что делать, где лежат ключи и деньги. Я не хотела повторения всех вещей, которые произошли со мной», — говорит она.

Для нее до сих пор принятие любых решений — это неподъемная ноша. Даже если это обычная бытовая ситуация, которая не требует долгих размышлений.

«Я перестала от себя что-то хотеть — даже хотеть себе нравиться. Причесаться или накраситься — это подвиг», — говорит девушка.

Недавно Оксана, например, заказала несколько книг: она смотрела и выбирала их изо дня на день. На то, чтобы принять решение и нажать одну кнопку, ушли месяцы.

Зачем нужно горевание. Объясняет психотерапевтка Татьяна Конрад

Горевание по человеку начинается не с момента смерти, а с постановки тяжелого диагноза, если человек болел. У самого процесса горевания есть конкретный перечень целей. Чтобы пережить потерю, нужно пройти все этапы.  

Человек должен признать факт потери — то, что дальше реальность будет существовать, но уже «без»: человека, надежды, возможности или чего-либо другого, что он потерял.  

Прожить тяжелые эмоции и идти дальше.  

Изменить пространство в своей жизни: теперь здесь не будет человека, который на нее влиял. Поэтому пространство тоже должно трансформироваться, наполниться чем-то другим.  

Выстроить новые отношения с человеком, который ушел. Они будут кардинально отличаться от тех, что были прежде.  

Боль может быть нужна для того, чтобы двигаться дальше.  

«Да, нам обычно не хочется сталкиваться с болью, потому что мы мыслим так: хорошие вещи — это хорошие чувства, а плохие вещи — плохие чувства. Поэтому трудно представить, что горевание нам нужно для чего-то хорошего, — говорит психотерапевтка. — Однако по завершении процесса горевания у человека возникает светлая печаль. Человек, оставшийся живым, начинает улыбаться, вспоминая того, кто ушел. Появляется что-то светлое и можно обращать лицо к новой жизни: смотреть, что там дальше».  

Помогает опираться на ритуалы — они часто возникают, когда нужно заполнить пустоту. Можно, например, ходить самому по тому же маршруту, по которому люди ходили вдвоем, и вспоминать там о совместном опыте. Это может помочь пережить потерю, говорит психотерапевтка.  

Единственный ритуал, который точно не поможет — это каждый день или очень часто ездить на кладбище: «Тогда вся жизнь человека начинает вращаться вокруг этой потери: он застревает. Один человек не может быть смыслом жизни другого: это опасно и для окружающего мира, и для этого человека».

Как общаться с людьми, чьи родственники умерли или находятся в тяжелом состоянии Руководство к действиям и антисоветы

Переживания всегда сопровождают события, которые кардинально меняют наш уклад жизни. Нужны специальные навыки для работы с человеком в кризисном состоянии. Но это не значит, что нельзя помочь своим друзьям в трудной ситуации.

Уязвимость и смертность человека от нас не зависят. Наш друг не может повлиять на состояние родственника, но может страдать от иллюзорного представления, будто он может или мог что-то сделать. Родственники тяжелобольных или умерших пациентов часто обвиняют себя в случившемся: «Если бы я не отпустила его за границу, то он бы не заболел». Или, если человек умер в больнице, то его родственники могут решить, что им нужно было найти другую больницу и других врачей.

Такое самобичевание тоже граничит с иллюзорным ощущением своего всемогущества. Будто нам подвластны вопросы жизни и смерти. Корни этих переживаний растут глубоко. Неподготовленному человеку бессмысленно пытаться их отыскать. Но стоит напоминать своему другу, что он ни в чем не виноват и не мог ничего предвидеть. Это помогает хотя бы на время вернуть человека к реальности. А в кризисном состоянии важно только это. Иногда отрезвляет вопрос: «Если бы ты заболел, то кто был бы виноват?». Ответ — никто, вот и весь секрет. Да, можно заботиться о сохранении своего здоровья и даже преуспеть в этом, но последние события показывают, что далеко не все в нашей власти.

Когда привычный образ жизни прерван одним значимым событием, человек может ощущать себя абсолютно беспомощным во всех сферах жизни. Тоннельность восприятия — характерная составляющая кризиса. Когда человек переживает существенное событие, то думает только об этом и не замечает всего остального. Причем не важно, оценивается ли событие как позитивное, или наоборот.

Поскольку человек не может повлиять на течение болезни своего близкого, у него может сформироваться ощущение, что он ничего не контролирует. В этом случае необходимо вернуть своему другу ощущение контроля. Можно спрашивать простые вещи: как он спит, что сегодня ел, достаточно ли еды в холодильнике, какие у него планы на вечер, на завтра и на неделю. Это поможет расширить восприятие человека и напомнить, что в жизни есть много других моментов, на которые он может влиять.

Невозможно повлиять на ход событий в жизни человека. Если он переживает из-за тяжелого состояния своего близкого или его смерть, то нельзя отменить эти события и его душевную боль. Но можно облегчить переживание этой боли, если найти в себе силы оставаться рядом.

Не стоит употреблять слова, которые призывают изменить состояние человека. «Не грусти», «не переживай», «успокойся, возьми себя в руки», «думай о хорошем» — это распространенные фразы, которые не помогут человеку в кризисном состоянии. В отечественной социокультурной реальности прижилось представление о том, что лучшая помощь страдающему человеку — это попытка его успокоить. Такие фразы скорее усилят растерянность и дадут человеку ощущение, что его не понимают. Нельзя говорить и то, в чем не уверены. «Все будет хорошо» — это обман и самообман. Также не нужно говорить, что все будет плохо. Будет честнее сказать другу, что вы не знаете, чем все закончится, но переживаете за него и надеетесь на благоприятный исход.

Не стоит приводить примеры из собственного опыта или опыта кого-то другого. Это тоже никак не отражает внутреннюю реальность вашего друга. Такие попытки помочь могут быть либо вредны, либо бесполезны. Не стоит навязывать свою помощь. Можно предложить свое участие в каких-то мелочах, но не нужно заваливать своего товарища заботой, звонками и визитами. Обо всем этом можно и нужно договариваться. Если трудно найти слова и страшно сказать что-то человеку в плохом настроении, то лучше просто молча побыть рядом, обнять и подержать за руку.

Если представить себе фильм без звука, где человек ухаживает за тяжелобольным, а потом спросить, помогает ли первый второму, то ответ будет безусловным. Здесь не важны какие-то слова или даже вовремя поданный стакан воды. Иногда простое присутствие помогает лучше, чем все остальное. В один момент может появиться ощущение, что вы делаете для своего друга недостаточно. Не надо забывать, что это внутреннее чувство, а не реальность.

Сопереживание помогает принимать и оказывать помощь друг другу. Но когда мы видим страдания другого человека, то порой думаем, что в любой момент можем оказаться в похожем положении. Поэтому важно найти способ напоминать себе, что это не ваша проблема — не в том смысле, что вам нет до этого дела, а в том, что сейчас это происходит не с вами.

С другой стороны, если вы тот человек, которого просят уйти от экрана в момент шокирующих кадров, то не стоит себя обманывать. Возможно, будет лучше на время дистанцироваться. Здесь помощь другу будет состоять в том, что вы не наломаете дров.

Если вы не специалист по оказанию психологической помощи, то быть рядом с тяжелыми переживаниями другого человека очень трудно, а уж тем более помогать ему. Если вам удастся остаться рядом, воздержаться от неуклюжих попыток успокоить человека и сохранить свою собственную устойчивость — это уже большое дело. Если у вас получится, то этот навык останется с вами навсегда.

Люди, чьи родственники находятся в тяжелом состоянии, чувствуют себя не так, как люди, которые столкнулись с их смертью — у них остается надежда, что все будет хорошо. А у тех, чьи родственники умерли, надежды уже нет.

Если родственник друга умер или находятся в тяжелом состоянии, то нужно задать себе несколько вопросов о том, что вы чувствуете к другу в этой ситуации, чем вы можете ему помочь и что случится, если вы его не поддержите. Ответы на эти вопросы подскажут механизм действий и зададут направление разговора.

Не нужно быть навязчивым, если человек не хочет общаться. Если вы хотите оказать помощь, то важно понимать, что она должна быть именно такой, какая нужна человек. Не стоит обсуждать проблемы друзей с другими и сплетничать. Есть те, кто наслаждается такими новостями, даже того не осознавая.

Не нужно минимизировать проблему человека, который потерял близкого человека и говорить о том, что все пройдет. Слово «успокойся» вызовет только раздражение или даже гнев.

Если родственник вашего друга находится в тяжелом состоянии, а вы по каким-то причинам чувствуете, что не можете поддержать его, то лучше ничего не делать. Если же вы готовы поддержать, а он открыт этому, то важно узнать, чем и как можно помочь. Не стоит успокаивать друга — важнее показать человеку, что он не один.

Если родственник друга умер, то поддержка может быть в том, что вы рядом. Иногда даже не нужно говорить — достаточно обнять, поплакать вместе, подключиться к организации похорон, если ему нужна помощь. Если друг очень болезненно переживает смерть родственника, то можно позаботиться о нем в бытовом плане: приготовить еду, помочь с уборкой.

Мы все неосознанно боимся смерти. Если друг теряет близкого человека, то вы сами смотрите в глаза смерти. Утрата касается друга, а не вас. Если вы сами эмоционально не устойчивы, то лучше не поддерживать друга.

Если болезнь случилась неожиданно, то в этот момент друг испытывает шок и не может согласиться с тем, что произошло. Другая история, когда родственник уже долго болеет, но его смерть все равно становится шоком. После этого другу важно принять утрату. У него может появиться чувство вины, и он начнет обвинять в произошедшем себя. На этом этапе поддержка может заключаться в постоянных напоминаниях о том, что это не его вина. Возможен этап агрессии, когда друг будет искать причину смерти в других людях или учреждениях. В этом случае важно говорить ему о том, что ответственность за жизнь лежала только на самом умершем.

Конкретных рамок, сколько по времени длится каждый из этапов, нет. Иногда после них наступает депрессия — конечное и однозначное принятие того, что человека нет. На этом этапе важно оставаться рядом и говорить о том, что станет легче.

Один день Сергея Мохнаткина – Общество – Коммерсантъ

Это слово давно уже не используют приличные СМИ, и совершенно правильно не используют. Но в тексте про смерть Сергея Мохнаткина хочется написать именно так — зэк. Не «оппозиционер», не «заключенный» — зэка. Замученный «гражданином начальником» бородатый русский человек в телогрейке, персонаж книг Солженицына, Шаламова и Платонова. Судьба Сергея Мохнаткина напоминала, что от тюрьмы зарекаться нельзя, а мерзость лагерей пережила Советский Союз.

Так иногда случается — долго живет человек, а итог этой жизни можно подвести всего за один день. Вечером 31 декабря 2009 года Сергей Мохнаткин шагал по Москве с пакетом нехитрой новогодней снеди: самое дешевое «Советское шампанское», коньяк «Московский», банка красной икры. Ему было 56 лет, он зарабатывал доставкой пиццы и снимал комнату в подмосковном поселке. Такая вот жизнь, не плохая и не особо хорошая. Одинокая. Обычная.

Сергей Мохнаткин шел к Белорусскому вокзалу — и свернул на Триумфальную площадь.

Прошло уже десять лет, и, наверное, надо напомнить: в то время протестовать было принято не на проспекте Сахарова, а на Триумфальной. Каждое 31 число туда выходили люди в честь 31-й статьи Конституции, гарантирующей свободу собраний, их равнодушно разгонял ОМОН (никакой Росгвардии еще не было).

Тогда же оформились негласные правила поведения при задержаниях (в наше время они уже закреплены законодательно): кричать «Позор!» можно, трогать полицейских — боже упаси.

Сергей Мохнаткин этих обычаев не знал. Он остановился посмотреть на толчею, увидел, как полицейские тащат 72-летнюю женщину, и вступился за нее. Разумеется, сам тут же очутился в автозаке, там, в темноте, получил по ребрам — и то ли правда сунул кулаком в ответ, то ли наговорили на него сотрудники… кто теперь разберет.

Сергей Мохнаткин оказался не в то время не в том месте — и получил два года и шесть месяцев колонии.

В наше время истории случайных прохожих, наказанных за попытку защитить человека от избиения полицией, уже никого не удивляют (вы вспомните историю Данилы Беглеца без подсказки?). Но тогда, десять лет назад, приговор Сергею Мохнаткину вызвал настоящий шок. О нем не забывали, оппозиция целенаправленно добивалась его освобождения. Сам он тоже боролся, как позволяли обстоятельства: то объявлял голодовки, то писал жалобы. И через два года президент Дмитрий Медведев помиловал его — за две недели до того, как покинул свой пост. В то время это было необычно, но еще реально — и освобождение оппозиционера, и уход президента.

Сергей Мохнаткин вышел из колонии, а через год снова пришел на Триумфальную площадь. И опять попал в тюрьму — по такому же делу.

Редкий случай: история, повторенная дважды (а ведь был и третий срок), не стала фарсом. Конечно, кто-то иногда брюзжал про «городского сумасшедшего», которому, мол, нечем заняться. Да и со многими оппозиционерами ему вышло не по пути — не сахар оказался человек, ох не сахар. И все равно от фотографий зэка Мохнаткина в черной робе и шапке-ушанке каждый раз бросало в дрожь. Невысокий, в морщинах, с носом-картошкой, седой бородой и хитрым прищуром… Чувствовался в Сергее Мохнаткине тот самый глубинный народ, который били-били веками господа с товарищами — да не добили, выходит. Персонаж книг Солженицына и Шаламова, герой песен Ивана Кучина. Человек в телогрейке, который от тюрьмы не зарекается, права свои с рождения знает, поэтому и надзирателя легко по матери пошлет, когда тот неправ. Сила-то известно в чем.

Самый трагический эпизод тюремной одиссеи Сергея Мохнаткина произошел в 2016 году.

Тогда он посчитал незаконным свое этапирование без каких-то официальных бумажек, сотрудники ФСИН утверждали, что у них есть другие, тоже вполне подходящие. Зэка Мохнаткин этапироваться отказался и лег на пол. Звучит, может быть, комично, а только задумайтесь — каково это, отстаивать свои права не на площади перед фотокамерами, а в тюрьме, в одиночку, без свидетелей и защитников. Такого люди в форме не прощают. Они и не простили. И даже снимали на видеорегистратор то, что с ним делали, то отводя камеру, то прикрывая ее ладонью.

В следующей колонии врач подтвердил, что у Мохнаткина перелом позвоночника. Правда, в документах указал, что он был получен давно. Поэтому никого не наказали — ни за травму, ни за прикрытый видеорегистратор. Зэка Мохнаткин досидел свой срок искалеченным.

На смертную казнь в России объявлен мораторий (отменить ее навсегда духу так и не хватило — а жаль, хоть одна была бы нужная поправка в Конституцию), но система ФСИН прекрасно справляется сама. Обычно хватает туберкулеза, который давно побежден в других развитых странах, но при необходимости «помогают» и другие приобретенные в колониях болезни. На свободе зэка Мохнаткин прожил недолго. Он пытался лечиться от последствий перелома, его жена Анна Кречетова вела в соцсетях подробную хронику всех операций и реанимаций. Вчера Сергей Мохнаткин умер, ему было всего 66 лет.

Ужасно пошло так говорить, знаю, но есть что-то символичное в том, что он ушел именно в тот день, когда российский суд арестовал людей за гарантированный законом одиночный пикет. В день, когда у россиян отняли еще одно важное гражданское право.

Больше десяти лет зэка Мохнаткин в своей черной робе не давал нам забыть о российской тюрьме. Случайный человек, оказавшийся не в том месте не в то время, напоминал нам, что бесчеловечная система ГУЛАГа — все эти лагеря, колонии, пытки, издевательства, каста, этапы, все это чертово колесо страданий и унижений — так никуда и не делась. Сергей Мохнаткин многих заставил задуматься о том, что российская тюрьма должна быть уничтожена, раз и навсегда. А значит, зэка Мохнаткин этот момент приблизил — одним днем, который стоил целой жизни.

Александр Черных

Когда кто-то умирает (для детей)

Все живые существа, включая насекомых, рыб и людей, умирают. Даже взрослым трудно понять, почему это должно происходить. Это может быть труднее всего понять. Лучшее, что мы можем сделать, это принять смерть как факт жизни. Это случается, и мы ничего не можем сделать, чтобы это изменить.

Когда и как это произойдет?

В большинстве случаев люди живут долгой-долгой жизнью. Многие люди доживают до 70-80 лет, а некоторые живут еще дольше.Однако постепенно, в течение многих лет, человеческое тело изнашивается, точно так же, как шины старого велосипеда или батарейки в вашей любимой игрушке. Когда важные части тела, такие как сердце, легкие или мозг, изнашиваются и перестают работать, человек, скорее всего, умрет. Когда это происходит, мы говорим, что этот человек умер от «старости».

Иногда умирают молодые люди. Иногда человек сильно заболевает, и, несмотря на всю тяжелую работу врачей и лекарства, ничто не может заставить его тело работать.Если умирает очень больной человек, вы можете услышать, как окружающие говорят, что этому человеку сейчас лучше и он больше не страдает. Тем не менее, с каждым днем ​​врачи открывают новые способы предотвращения и лечения серьезных заболеваний, поэтому шансы человека на выздоровление постоянно повышаются.

В других случаях люди умирают внезапно, как в результате несчастного случая. Это может быть труднее всего для семьи и друзей, потому что это происходит так быстро. У них нет времени привыкать к мысли о потере любимого человека.Важно помнить об этом виде смерти: часто она бывает настолько внезапной, что умирающий почти не чувствует боли. Мы можем радоваться этому.

Куда уходят мертвые?

Многие люди считают, что когда кто-то умирает, умирает только тело. Это как если бы стеклянная бутылка, полная воды, разбилась, и бутылка пришла в негодность. Контейнера нет, но то, что внутри — вода, — осталось. Часть человека, оставшуюся после смерти тела, часто называют «душой» или «духом».»Некоторые люди верят, что душа — это та часть человека, которая любит, чувствует и творит; это та часть, которая делает нас такими, какие мы есть.

Никто не знает, что происходит с душой человека после смерти. На этот счет существует много разных убеждений, и лучше всего поговорить со своей семьей, чтобы узнать, что, по их мнению, происходит после смерти нашего тела. Тогда вы сможете решить, во что верите.

P

Что означает скорбь?

Когда умирает кто-то, кого мы любим, это причиняет нам боль. Нам грустно, что этого человека больше не будет рядом, чтобы поговорить или повеселиться.Это отсутствие оставляет в нашей жизни большую дыру. Может быть, у вас умерло домашнее животное. Помните, как вы несколько раз заходили в дом после того, как пропала собака или кошка? Было странно не иметь там своего питомца. Может ты плакал — ничего страшного. Нам нужно оплакивать потерю людей, животных и других вещей, которые мы любим.

Но точно так же, как когда вы снимаете кожу с колена, первая сильная боль через некоторое время проходит. Колено нужно время, чтобы зажить, но с каждым днем ​​оно болит все меньше и меньше.То же самое, когда кто-то умирает. Это не значит, что мы забываем или перестаем скучать по погибшим людям. Через некоторое время мы можем вернуться к своей жизни, все еще любя ее и всегда помня о ней.

Вспоминая умерших людей, которых мы любим, — это один из способов сохранить их частью нас. В этом нам помогают изображения. Просмотр фотоальбома может помочь нам вспомнить, как мы весело проводили время вместе. Многие семьи хоронят тела близких на кладбище. Затем они могут пойти и навестить чью-то могилу. Дело не в том, что они думают о мертвом человеке как о действительно существующем, но это особое место, где можно пойти и подумать о том, как много этот человек значил для них.

Что обо мне?

Когда кто-то умирает, вы можете начать задаваться вопросом, умрут ли скоро и другие люди в вашей жизни. Вы можете спросить себя: «Моя мама или папа умрут?» или «Я умру?» Лучшее, что вы можете сделать, — это поделиться этими мыслями со своей семьей. Может быть трудно — может быть, даже немного больно — говорить об этих вещах, но может быть приятно поделиться своими чувствами. Важно говорить о любых страхах, которые у вас могут быть, вместо того, чтобы скрывать их или делать вид, что вы не боитесь.Люди, которые любят вас, хотят знать, что вы испытываете эти чувства, чтобы они могли помочь.

Знаете ли вы, что вы также можете помочь окружающим вас взрослым, когда им грустно из-за того, что кто-то умер? Можете ли вы вспомнить забавную историю о человеке, который умер? Или что-то хорошее, что этот человек сделал для вас? Рассказывайте вслух хорошие истории, которые вы помните. Они заставят всех почувствовать себя немного лучше.

Если я когда-нибудь умру, что мне делать?

Есть много вещей о смерти, которых мы не знаем и, возможно, никогда не узнаем.Мы знаем, что однажды это случится со всеми нами. Но не стоит долго переживать или задумываться об этом. Слишком много чудесных вещей, чтобы испытать их через много-много лет вперед.

слов — Как с уважением относиться к умершему человеку?

Сеть обмена стеков

Сеть Stack Exchange состоит из 178 сообществ вопросов и ответов, включая Stack Overflow, крупнейшее и пользующееся наибольшим доверием онлайн-сообщество, где разработчики могут учиться, делиться своими знаниями и строить свою карьеру.

2. 0
3. +0
6. Авторизоваться Подписаться

English Language & Usage Stack Exchange — это сайт вопросов и ответов для лингвистов, этимологов и серьезных энтузиастов английского языка.Регистрация займет всего минуту.

Кто угодно может задать вопрос

Кто угодно может ответить

Лучшие ответы голосуются и поднимаются наверх

Спросил 10 лет, 8 мес назад

Просмотрено 135k раз

Как уважительно относиться к умершему человеку? Можно ли называть этого человека «покойся с миром»?

Покойный с миром парень был очень щедрым человеком.

56.9k6969 золотых знаков205205 ​​серебряных знаков318318 бронзовых знаков

«Покойся с миром» всегда следует писать как RIP (что на самом деле является сокращением от латинского).Его не следует использовать как прилагательное. Таким образом, нельзя сказать

Спокойный парень * был очень щедрым человеком

, за исключением того, что один хочет быть крайне неформальным, но это определенно неуважительно. Предлагаю два варианта:

1. Использовать умерших :

   • Умерший был очень щедрым человеком

2. Подчеркните любую ссылку на мертвого с помощью RIP (написано), пусть он / она / они упокоятся с миром , или пусть его / ее / их [нежная] душа [-и] упокоится [совершенным] миром :

   • Человек, да упокоится его нежная душа , был очень щедрым.
   • Он был очень щедрым человеком; пусть его нежная душа упокоится с миром .
   • Mr. M, RIP , был очень щедрым человеком.
   • Мистер М., Да упокоится он с миром , был очень щедрым человеком.

3. Использовать при живом :

   • При жизни он был очень щедрым человеком.
   • Он был очень щедрым человеком при жизни .

4. Прошедшее время и нежные воспоминания также могут быть достаточными, в зависимости от контекста:

   • Он был очень щедрым человеком.

Как всегда, тон человека является наиболее важным фактором в подобных ситуациях.